Леонид Беловинский - Жизнь русского обывателя. От дворца до острога

Визиты, особенно первые, были кратковременны – не долее 15 минут: ведь визитеры могли следовать один за другим, а превращать приемную в светский раут не годилось. При приезде следующего визитера в любом случае полагалось откланяться через несколько минут. Понятно, что разговор во время визита должен был быть особенно легким и необязательным, чтобы можно было закончить его в любой момент. Имея в виду кратковременность визита, в приемную мужчины входили со шляпой, перчатками и тростью в руках (дамы и без того не снимали головных уборов и перчаток). Хозяин встречал визитера у дверей, хозяйка же лишь приподымалась с дивана и только наиболее уважаемым гостям делала два-три шага навстречу. Сказав несколько приветственных слов, она вновь садилась на диван и указывала место гостю на стуле или в креслах, но отнюдь не на диване: он предназначался дли визитерш.

Поскольку визиты наносились по всем случаям жизни: при первом знакомстве и отъезде из города надолго, для поздравления по случаю свадеб, родов, именин, производства в чин, а особенно праздников, для выражения сочувствия в случае смертей, при болезнях и т. п., и поскольку знакомых, которым полагалось делать визиты, у светского человека было множество, визиты превращались в весьма обременительную обязанность и для тех, кто делал визиты, и для тех, кто их принимал. Новобрачные должны были объехать и принять буквально всех родственников и знакомых. По большим праздникам визиты растягивались на два-три дня. М. И. Римская-Корсакова, собираясь с дочерьми за границу, в «…четверг в 6 час. дня… села в карету и пустилась по визитам, с реестром в руке; в этот день она сделала 11 визитов, в пятницу до обеда 10, после обеда 32, в субботу 10, всего 63, а «кровных с десяток»… остались на закуску. А два дня спустя начались ответные визиты: в одно послеобеда перебывали у нее кн. Голицына, Шаховская, Татищева, Гагарин, Николаева. На нее напал страх: «Ну, если всей сотне вздумается со мной прощаться» – и приказала отвечать всем, что ее дома нет» (87; 87). Жаловался на докучливость бесконечных визитов и гвардейский офицер Б. В. Геруа: «Между тем, принято было ездить по всем приглашавшим домам с визитами, благодарственными, новогодними и пасхальными. Это бесполезное расточение вежливости, соединенное с расходами на извозчиков и на чаевые всевозможной прислуге, надоело мне и предстало в своем настоящем свете пустоты и ненужности…

Помню, как в одно прекрасное новогоднее утро, когда столичные кавалеры отправлялись в визитное путешествие по городу, я ощутил вражду к длинному листу предстоявших мне визитов и принял крупное решение. Взяв жирный карандаш, я вычеркнул три четверти моих «знакомых» по названию, оставив лишь те немногие семейства, с которыми более или менее сблизился. Вскоре, однако, настала и их очередь, и я легко вздохнул, когда совершенно освободился от своих поверхностных светских уз» (46; 121–122).

Поэтому некоторые светские ловкачи пытались обойтись рассылкой визитных карточек, и даже не собственноручной их развозкой, а именно рассылкой с лакеем. Правда, это было чревато: хозяева могли оказаться дома и присылку лакея с карточкой могли счесть за нарочитое пренебрежение знакомством. Вполне понятно, что такой лакей должен был знать всех знакомых своего господина. И естественно, карточек требовалось иметь превеликое множество.

И визитная карточка была не столь простым делом. Начнем с того, что предъявлялись строгие требования к самой карточке: это только в нашем обществе могут быть карточки самого пошлого вида – цветные, под мрамор, перламутровые, с золотыми рамочками и виньеточками. Визитная карточка человека комильфо была на белом плотном тонком бристольском картоне, и на ней строгим шрифтом обозначались фамилия, имя, отчество, чин – и все; у титулованных особ она дополнялась соответствующей короной – баронской, графской или княжеской. У женщин указывался чин отца или мужа, в том числе покойного, а у замужних – девичья фамилия («урожденная Княжевич»).

Целую науку составляли правила пользования визитными карточками. Смотря по цели визита, на лицевую сторону отгибался один из углов: левый верхний означал желание отплатить за посещение, правый верхний – поздравление, левый нижний – прощание, правый нижний – соболезнование. Делая простой визит вежливости, загибали левый край карточки на лицевую сторону, если же визит делался из сочувствия, соболезнования или с целью уверения в преданности, то отгибали правый край на оборотную сторону. Натурально, что так поступали, заведомо зная, что хозяев нет дома. В гостиной для карточек стояла изящная ваза или серебряный поднос, куда прислуга и складывала карточки, чтобы вернувшиеся хозяева могли разобраться, кто же и с какой целью посетил их дом.

После просмотра визитные карточки выбрасывались. Но люди тщеславные и не слишком высокого разбора тщательно хранили карточки высокопоставленных визитеров и старались продемонстрировать их знакомым: это повышало их статус в глазах людей. Например, можно было «случайно забыть» карточку какого-либо графа на столе. Один из персонажей гончаровского «Обломова», светский мотылек Волков, даже носил брелок в виде серебряной визитной карточки князя Тюменева с загнутым уголком, который демонстрировал знакомым. Ну, это уже пошлость.

Подчиненные поздравляли своих начальников иным образом. В передней на столике с пером и чернильницей лежал чистый лист бумаги, где визитеры расписывались в знак посещения. При этом, требовалась четкая подпись без помарок и, тем более, без росчерков: небрежная подпись с залихватским росчерком свидетельствовала об отсутствии почтительности. Впрочем, такой способ свидетельства о посещении мог применяться и в иных случаях; например, расписывались у больных, лежавших в постели, в знак сочувствия, а еще в начале XIX в. младшим по возрасту и чину, хотя бы и знатным по происхождению и богатым, людям рекомендовалось при посещении вельмож не оставлять карточку, но смиренно расписываться в передней.

Столь же сложны и строго регламентированы были и действия в других случаях жизни. Например, очень непростым был траур. Он разделялся на глубокий, обыкновенный и полутраур. Самый глубокий траур требовался от вдовы, которая носила его шесть месяцев, а еще полгода носила обыкновенный траур, но могла и эти шесть месяцев оставаться в глубоком трауре. Это были длинное черное суконное или шерстяное платье (летом допускался бареж), креповый чепец со шнипом, креповая наколка и черные перчатки с черными же швами. Даже носовые платки делались с черной каймой. Черными были и зонтик, и веер. Драгоценности не допускались, в крайнем случае можно было надевать украшения из гагата. Если срок траура вдовы удлинялся, то на следующий год первое полугодие носили обыкновенный траур, а еще полгода – полутраур. При обыкновенном трауре снималась креповая вуаль, а вместо матовых тканей можно было носить шелк и кисею. При полутрауре к черному присоединяли белый и серый цвета. Вдовец носил траур вполовину короче. В глубоком трауре он носил широкий креп на шляпе и узкую креповую повязку на левом рукаве. Хотя не требовалось, чтобы его платье было непременно черным, но тона полагались темные, а перчатки – непременно черные (а мы-то, простаки, носим черные перчатки даже по праздникам!). По родителям полгода носили глубокий траур, три месяца – обыкновенный и три месяца – полутраур. По бабушке и деду носили три месяца глубокий траур и три месяца – полутраур. По братьям и сестрам в трауре были полгода, по дяде и тете – три месяца. Выбор траура по дальним родственникам предоставлялся на усмотрение каждого, но наследникам рекомендовался траур, как по самым близким родственникам. Дети моложе 12 лет носили траур только по родителям, дедушке и бабушке. Что касается смерти одного из членов императорской фамилии, то порядок ношения траура для государственных служащих указывался в газетах.