Леонид Беловинский - Жизнь русского обывателя. Изба и хоромы

Везде пили и ели, но всего искреннее веселились в Словущенском, где, за исключением Струнниковых, помещики были победнее, и с ними меньше чинились. У Слепушкиных, например, хотя и не танцевали, по причине тесноты помещения, но зато изо всех усадеб собирали сенных девушек, которые пели подблюдные песни… На ночь все размещались по разным усадьбам и таким образом несколько дней сряду переходили из дома в дом.

Собирались раза два-три в зиму и в Малиновце… Да и нельзя было иначе. Дом был громадный, помещения для всех вдоволь, запасов – тоже. При том же сами всюду ездили и веселились – стыдно было и соседям не отплатить тем же.

Дней за пять до Рождества раздолье на время прекращалось, и помещики разъезжались по своим усадьбам, чтоб встретить праздники в тишине среди семейства ‹…›

Новый год весь уезд встречал у предводителя Струннникова, который давал по этому случаю бал. Вереница экипажей съезжалась 31-го декабря со всех сторон в Словущенское, причем помещики покрупнее останавливались в предводительском доме, а бедные – на селе у мелкопоместных знакомых…

В продолжение всего рождественского мясоеда без перемежки шли съезды и гощения, иногда многолюдные и парадные, но большей частью запросто в кругу близких знакомых. В числе этих собраний в особенности выдавался бал, который давал в городе расквартированный в нашем уезде полк. Этот бал и новогодний предводительский считались кульминантными точками захолустного раздолья.

Словом сказать, целых три месяца сряду захолустье ело, пило и гудело, как пчелы в улье. В то же время и молодые люди сходились между собой. Происходили предварительные ухаживанья, затем затевались свадьбы, которые отчасти игрались в рождественский мясоед, отчасти отлагались на Красную горку» (117; 430–441).

В отличие от богатых и знатных господ с их специально обученными поварами (их нередко отдавали учиться в московский Английский клуб, славившийся своей кухней), блюдами французской кухни, строгой организацией стола и самого обеда или ужина, в провинции, а особенно у небогатых помещиков, еда была хотя и обильной, но простой. Э. И. Стогов описывает свадебный пир: «Молодые сидели во главе стола, я даже помню кушанья: студень, заливная рыба, поросенок под хреном и сметаной, разварная рыба, ветчина с кореньями, щи, к ним пирог с кашей, кашица, пирог с курицею, лапша, пирожки с говядиной, уха, пирог с морковью. Три или четыре каши, языки, мозги с телячьими ножками и головкою. Жаркие: гуси, телятина, баранина, утки и жареная рыба, к жаркому соленые огурцы, разварные кисели. Сладкие слоеные пироги, пирожки, оладьи с медом, из сладкого теста какие-то ленты, розаны. Может быть, и еще что-то было. После каждого кушанья мужчины пили по стаканчику водки, было и вино в бутылках, но его никто не пил. Дамы пили мед» (98; 43). И никакого супа-тортю, фринзербов и яиц пашот.

Вообще усадебная провинциальная жизнь, особенно мелкопоместная и особенно в конце XVIII – начале XIX в., была простой, и, сохраняя множество традиций, мало отличалась от крестьянской: разница была, скорее, количественной, нежели качественной. Истово верили в приметы, гадания, нечистую силу, колдунов. Про одного из дедов Стогова «весь околодок знал, что он был колдун… Ехала дворянская свадьба; дедушку забыли позвать. Подъехала свадьба с поезжанами к околице, лошади на дыбы и не пошли – худая примета; другие, третьи сани лошади нейдут в ворота околицы; тогда вспомнили о своей ошибке, что не пригласили Дмитрия Дементьевича… Наконец дедушка простил, взял лопату да метлу, да неизбежный ковшик воды с углем, лег в воротах, заставил всех читать молитву, а сам стал сражаться с нечистым; разгреб снег, размел метлой, обошел поезд по солнцу, опрыскал водою и провел первые сани – поезд проехал» (98; 31–32). И женились в ту пору небогатые дворяне так же, как крестьяне: по приказу родителей: «Батюшка, как вы познакомились с моею матушкою? – Зачем, братец, знакомиться: покойный батюшка приказал: «Иван, поезжай в Рузу к Максиму Кузьмичу Ломову, у него одна дочь Прасковья, ты на ней женись, я уже все сладил, и приезжай с женой». Очень не хотелось мне жениться… – Почему же вы не сказали своему отцу, что вы не желаете жениться? – Как можно, братец, сказать отцу!.. Скажи-ка я – угодил бы на конюшню» (98; 35). Стогов, повествуя о раннем детстве в мелкопоместной среде (Можайский уезд, самое начало XIX в.), довольно подробно описал свадьбу своего дяди, чиновника уездного суда; невеста – помещица Можайского уезда, владелица 6 душ. «Видел ли ее прежде дядя – не знаю, думаю – нет». В доме была специально приготовлена комната для молодых, ранее бывшая детской: «Сколько я помню, заботились, чтобы не подшутил кто-нибудь и не наколдовал бы в комнате: известно, что редкая свадьба проходит без колдовства. После меня спала в моей комнате няня Гаврилы Максимовича; днем комната постоянно была заперта на замок; кроме няни входила утром и вечером бабушка, крестила все стороны и шептала; вообще очень оберегали комнату ‹…›

Гости проводили молодых до дверей комнаты, а в комнату за молодыми вошли только дедушка с бабушкой и я, вероятно, по праву шафера; я внес все тот же образ. Дедушка сидел молча и весьма серьезно смотрел за порядком, бабушка шептала молитвы. Когда надобно было дяде снимать сапоги, дедушка сказал: «Сядь на кровать», молодая стала на колени, сняла у мужа сапоги и чулки. Дедушка сказал мне: «Подай». Я подал молодой плетку, но цивилизация проникла и в Рузу: плетка была сплетена из красных и белых ленточек, да и ручка была обшита шелковой материей. Молодая серьезно приняла плетку и покорно подала мужу, тот взял как должное и плетку положил под подушку. Дедушка благословил, дал поцеловать руку и ушел: бабушка дождалась, как легла молодая, крестила их и комнату, благословила, дала поцеловать руку и увела меня. Бабушка заперла дверь на замок и крепко наказывала няне спать снаружи поперек дверей, а что услышит – читать «Да воскреснет Бог» (98; 42–43).

В своем месте уже говорилось, что в провинциальных усадьбах обычные для города балы с их строгим порядком заменялись танцами, нередко устаревшими, в дни «гостеванья». Даже плясывали русские пляски; Л. Н. Толстой в «Войне и мире» описал подобную пляску. Вот и Стогов описывает такую же пляску своих дедушки и бабушки во время свадьбы дяди: «В прихожей собрались сенные девушки. Дедушке подали стакан водки, он поцеловал молодую и весело выпил до капли, девушки запели плясовую. Дедушка взял бабушку за руку и начал плясать русскую. Дедушка бойко притопывал и ходил молодцом, бабушка плыла лебедью. Дедушка подлетал, бабушка отмахивалась, у бабушки был платок в руках, – как красиво она им помахивала и то призывала, то отгоняла дедушку; долго продолжалась пляска, наконец, дедушка пошел вприсядку, как юноша, победил бабушку и горячо старики поцеловались» (98; 42–43).