Кирилл Кобрин - Шерлок Холмс и рождение современности

Уинвуд Рид (1838–1875) — британский путешественник, антрополог, писатель. Шотландец Рид прославился путешествиями в Анголу и Западную Африку, а его трактат «Мученичество человека» (1872) произвел большое впечатление на современников и потомков. О нем говорили Сесиль Родс, Уинстон Черчилль, Джордж Оруэлл. Как видим, его цитирует и Шерлок Холмс — через десять лет после издания этой книги. «Мученичество человека» — попытка составить универсальную секулярную историю западного мира, а одна из частей трактата содержит решительную атаку на христианство (великий английский либерал и премьер-министр Уильям Гладстон был очень недоволен этим фактом). Рида принято относить к социал-дарвинистам с их довольно мрачной концепцией «выживания сильнейшего»; в то же время он предрекал создание нового мира, в котором не будет войн, рабства и религии (впрочем, по его мысли, до наступления прекрасного будущего все эти неприятные вещи отчасти необходимы для естественного отбора и развития человеческой цивилизации).

См.: Conan Doyle A. The Sign of Four. Edited by Shafquat Towheed. P. 15.

«У меня инстинктивное отвращение ко всяким проявлениям грубого материализма. Я редко вступаю в соприкосновение с чернью. Как видите, я живу окруженный самой изысканной обстановкой. Я могу назвать себя покровителем искусств. Это моя слабость».

«Пейзаж на стене — подлинный Коро, и если знаток мог бы, пожалуй, оспаривать подлинность вот этого Сальватора Роза, то насчет вон того Бугро не может быть и сомнения. Я поклонник современной французской школы».

Таухид тонко замечает, что академист Уильям Адольф Бугро, любимец американских нуворишей, вряд ли являлся в 1880-х годах представителем «новейшей французской школы», ибо таковой, скорее всего, считались импрессионисты (см.: Conan Doyle A. The Sign of Four. Edited byShafquat Towheed. R 70). Так что квалификацию Тадеуша Шолто как знатока искусства стоит поставить под вопрос. С другой стороны, картины Коро стоили тогда немало — и это намекает на размер состояния, часть которого Тадеуш унаследовал от отца.

Об этом см.: Appendix В. Colonial Contexts: Accounts of the Indian «Mutiny», 1857–1858 в: Conan Doyle A. The Sign of Four. Edited by Shafquat Towheed. P. 163–184.

Русский перевод несколько искажает смысл: «comfortable boarding establishment in Edinburgh» вовсе не значит, как в переложении Литвиновой, «один из лучших частных пансионов в Эдинбурге».

Несмотря на несладкие финансовые обстоятельства, мисс Морстен не продавала жемчужины, которые слал ей Тадеуш Шолто. Она явно приберегала их для приданого.

Или вспомним, как хронологическая неразбериха в нескольких текстах привела некоторых холмсоведов к экзотической идее, что Ватсон был уже один раз женат к моменту встречи с Мэри Морстен. Наконец, в самом «Знаке четырех» автор безнадежно перепутал время года: непонятно, когда происходит действие — в июле или сентябре.

Любопытно также, что это, за исключением трупа несчастного Ахмета, единственное мертвое тело, которое мы видим в повести — остальные, даже не умершие своей смертью, как несчастный Тонга, — спрятаны от глаз читателя.

Такой прием — когда преступник сам повествует о предыстории своего преступления — Конан Дойль уже использовал в «Этюде в багровых тонах»; причем в обоих случаях этот преступник внушает симпатию и уважение. Но, в отличие от «Этюда», здесь повествователь «свой», англичанин, и он рассказывает об устройстве «нашего» викторианского мира.

Подробнее об этом см. в выдержках из документов, вошедших в приложение к изданию Таухида: Appendix D: Colonial Contexts: The Andaman Islands // Conan Doyle A. The Sign of Four. Edited by Shafquat Towheed. P. 193–208.

Здесь было бы уместным вспомнить, что и Холмс, и сам Конан Дойль воспроизводят в повести нелепую расистскую «черную легенду» про андаманцев. И в повести, и в реальной жизни андаманцам отказывали в праве считаться людьми; чего стоят только представления на базарах и в специальных выставочных помещениях, где показывали жителей островов. Вымышленный Джонатан Смолл именно так зарабатывает себе на жизнь в Англии; реально живший в XIX веке врач и главный инспектор бенгальских тюрем Фридерик Джон Муат демонстрировал захваченного в плен андаманца генерал-губернатору Калькутты лорду Каннингу. Муат составил первое описание нравов и образа жизни андаманцев, несмотря на критику современников и потомков, его сведения были гораздо более достоверными, чем те, которыми пользовались Конан Дойль и его герои. См.: Mouat Frederic J. Adventures and Researches Among the Andaman Islanders. L.: Hurst and Blackett, 1863.

Это, между прочим, отметили критики того времени. См. рецензию Эндрю Лэнга: Lang A. The Novels of Sir Arthur Conan Doyle // The Quaterly Review. July 1904. P. 158–179.

«Шизофреническим» поздний викторианизм называет Фердинанд Маунт в рецензии на книгу об одном из блестящих умов той эпохи, банкире, журналисте и издателе Уолтере Бэгхоте: Mount F. All the Sad Sages // London Review of Books. Vol. 36. № 3, 2014. P. 9–11.

Цит. по: www.firstworldwar.com/source/antwerp_conandoy-le.htm.

Справедливости ради стоит заметить, что русский переводчик (Нина Дехтерева) прибавила драматичности оригиналу.

«Кроваво-красное пятно на западе» — метафора конца старой Европы, а «холодный-холодный, колючий воздух с востока» — метафора германской агрессии и даже русской революции (рассказ сочинен после февраля 1917-го).

«Многие из нас погибнут от его ледяного дыхания. Но все же он будет ниспослан Богом, и, когда буря утихнет, страна под солнечным небом станет чище, лучше, сильнее».

«Картонная коробка».

«Исчезновение леди Фрэнсис Карфэкс».

«Алое кольцо».

«Чертежи Брюса Партингтона».

Conan Doyle A. The British Campaign in France and Flanders. London: Hodder and Stoughton, 1916–1920. Отсюда цитировавшийся выше отрывок об осаде Антверпена в октябре 1914 года.

И не только в рассказе. В той же «Британской кампании во Франции и Фландрии» он пишет о чудовищно бессмысленных боях под Камбре так:

«Говорят, что один прусский артиллерист, стоявший до конца у своего орудия и великодушно обессмерченный в британском фронтовом бюллетене, прямой наводкой уничтожил не менее шестнадцати наших танков».

«Вы не будете на меня в претензии, когда поймете, что, одурачив столько народу, вы оказались наконец одурачены сами. Вы старались на благо своей страны, а я — на благо своей. Что может быть естественнее? И кроме того, — добавил он отнюдь не злобно и положив руку на плечо фон Борка, — все же лучше погибнуть от руки благородного врага».