Андрей Зорин - Появление героя. Из истории русской эмоциональной культуры конца XVIII – начала XIX века

Сейчас получил я письмо от Анд<���рея> Серг<���еевича>. <���…> Неужели Вы можете надеяться, что Кат<���ерина> М<���ихайловна> и А<���нна> М<���ихайловна> играть согласятся в Пансионе? Я уверен, что и голову никому не может прийти такой вздорной мысли, и одно предположение об этом было бы для них оскорбительно (ЖРК: 383).

В его представления о мире укладывались тайная переписка с влюбленной девушкой и даже попытка ее соблазнения, но мысль о том, чтобы благовоспитанные барышни сыграли в пансионском спектакле, показалась ему оскорбительной. Наверняка и «сестры-прелестницы» мечтали только увидеть пьесу и не собирались сами выходить на сцену, а Андрей Иванович просто слишком серьезно отнесся к дружескому поддразниванию.

Он привык населять мир, созданный любимыми авторами, образами знакомых ему людей, и как поклонник и переводчик Коцебу не мог не заметить, насколько удачно распределялись между сестрами две главные женские роли пьесы. Возможно, это же обстоятельство побудило обеих Соковниных «спать и видеть» комедию Коцебу поставленной в пансионатском театре.

В «Бедности и благородстве души» две любящие друг друга кузины, одна легкомысленная и игривая, а другая мечтательная и пылкая, обретали себе женихов по нраву, а вторая еще и находила отца, с которым была с рождения разлучена. При всем несходстве характеров обе девушки были наделены искренней и глубокой чувствительностью. Такая пара женских персонажей была характерна для всей традиции комедии и комической оперы (см.: Calder 1993: 109–110), Коцебу только поднял субретку до статуса равноправной героини. Соотношение двух главных женских характеров в этой сентиментальной комедии было таким же, как в «Новой Элоизе».

Сестры Соковнины вместе с Александром Тургеневым (см.: 50: 59 об.) отвели Андрею Кайсарову роль отца, а он уж сам довообразил их в качестве участниц будущего спектакля. Падать перед ним на колени должна была Екатерина Михайловна, а в роли игривой кузины он видел Анну Михайловну. Не исключено, что Андрей Иванович так горячо воспринял безобидные фантазии Кайсарова из-за того, что «резвость и наивность» Анны Михайловны начинали вызывать у него беспокойство.

В «Отчете Императорской Публичной библиотеки за 1893 год» опубликованы два листка из архива Жуковского. Один из них – мадригал, написанный на выпавший во время игры фант сочинить «стихи к глазам Анны Михайловны Соковниной» вместе с ее ответом и новой репликой автора. Адресат стихотворения назван здесь «Филлидой». Второй листок, явно связанный с первым по содержанию, представляет собой шуточное письмо:

Покорно благодарю за коврижку. Она не только прекрасна, она безподобна, несравненна, потому что от вас! Я ел ее с такой приятностью, с таким восхищением, что не увидел, как съел; так скоро все проходит в свете; одно только не пройдет вечно и то не в свете, а во мне. Кат<���ерина> Мих<���айловна> в своем письме пишет ко мне, что хорошо радоваться любовью других, если своего предмета нет, – а я хотя и имею предмет милой, достойной любви; но не радоваться, а плакать должен. Пожалейте обо мне. Вы так жалостивы и – безжалостны!

Прочтите еще раз для памяти песню «Филлида, я любим тобою»! А после нея «Послание к жестокой» [124]. Эти две пиесы неразлучны! Но вы, я думаю, о них и позабыли! Бог вам судья! (Отчет 1893: 122–123)

В публикации эти документы датированы 1803–1804 годами. А. Н. Веселовский поменял датировку на 1802–1803-й, указывая, что после смерти Андрея Ивановича их шутливый тон был бы невозможен (Отчет 1893: 122; ср.: Веселовский 1999: 71). Представляется, однако, что атмосфера сентиментальной фривольности, отразившаяся в этих документах, характерна именно для 1801 года, времени постоянных визитов к Соковниным братьев Тургеневых, Жуковского и Костогорова (см.: АБТ: 254). Именно тогда Екатерина Михайловна, у которой еще не было, как она выразилась, «своего предмета» для воздыханий, могла «радоваться любовью» младшей сестры. После отъезда Александра Ивановича в начале 1802 года сначала в Петербург, а потом в Геттинген подобное кокетство с возлюбленной друга едва ли могло быть возможным для Жуковского.

Андрей Иванович сам писал Анне Михайловне мадригалы, в которых за шутливым тоном прорывалось не слишком тщательно прикрытое чувство. Но после отъезда подобные вольности казались ему недопустимыми. Мы не знаем, какие рассказы доходили к нему из Москвы, но его предостережения Жуковскому лишены даже намека на шутливость:

Будь доволен своим и не отнимай чужого! ты хочешь владеть и там, и там: а у брата хочешь отнять то, от чего, право он счастлив. Не думай и разделять этого. У него нет другого, а у тебя есть, может быть очень много, –

пишет он в середине декабря (ЖРК: 378), а в следующем письме еще раз резюмирует: «Об Анне Мих<���айловне> бойся думать! Стыдись брат…» (Там же, 381).

Мир сентиментальной идиллии был устроен так, что атмосфера сладостно-меланхолической влюбленности распространялась по всему дружескому кругу. В «Новой Элоизе» Юлия знает, что Клара в глубине души влюблена в Сен-Пре, и после своего замужества пытается убедить бывшего возлюбленного и подругу вступить в брак, но они оба с негодованием отвергают мысль о возможном соединении, настолько кощунственной она кажется им на фоне роднящей их любви к главной героине. Даже смерть Юлии и ее завещание бессильны поколебать это решение.

Анна Михайловна читала любовные письма своей сестры и принимала живое участие в развитии ее романа. Она понимала, что в случае благополучного исхода ей придется принести в жертву свои отношения с Александром Ивановичем, но готова была пойти на это во имя «святой дружбы», как была готова сделать это Екатерина Михайловна полугодом ранее.

Самому Александру Ивановичу такого рода решение давалось тяжелее. Почти двумя годами позднее, уже после смерти брата, он вспоминал в своем дневнике об этой драматической коллизии:

Следующее время, обстоятельства слишком свежи в моей памяти, чтобы я мог еще писать об этом. С<���оковнины> связали нас с братом еще больше, мы еще более узнали любовь нашу, цену нашего братства, узнали, что мы можем и умеем сделать друг для друга величайшее пожертвование. Что других могло разлучить, разсторгнуть навеки друг от друга, то самое нас теснее связало, приближило (АБТ: 254).

Александр Иванович говорит о взаимном характере принесенных жертв. Его брат отказался ради него от собственной любви к Анне Соковниной, а потом и ему самому пришлось пожертвовать своим чувством к той же Анне Михайловне из-за романа Андрея Ивановича с Екатериной Михайловной. Количество взаимных пожертвований в этом небольшом кружке оказалось исключительно высоким и достойным персонажей «Новой Элоизы», тоже постоянно приносивших себя и свои чувства в жертву друг другу.