Андрей Зорин - Появление героя. Из истории русской эмоциональной культуры конца XVIII – начала XIX века

Единственной мыслимой реакцией девушки на подобные домогательства мог быть только полный разрыв отношений. Однако Екатерина Михайловна не только не оскорбилась, но и, кажется, чувствовала себя виноватой, что не готова, подобно Юлии, поставить свою любовь выше предрассудков света. Фраза «Приехать же к вам сегодня право мне нельзя» звучит как извиняющаяся ссылка на обстоятельства, не позволяющие ей последовать голосу сердца.

Первый поцелуй любви. Иллюстрация Ю. Гравело к первому изданию «Новой Элоизы»

Совместное посещение «Абуфара» должно было окончательно убедить Тургенева, что Екатерина Соковнина воспринимает его разговоры «о детских летах» и «привязанности к месту рождения», о сердцах, «прижимающихся теснее друг к другу», и о счастье, которым он готов для нее пожертвовать, как довольно прозрачные признания в любви. Чем дальше заходили их отношения, тем выше Андрей Иванович должен был поднимать ставки – иначе ему пришлось бы признаться девушке и, хуже того, себе, что все его прошлое поведение было холодным обманом. Такая мысль была для него нестерпимой. «Помнишь, как ты серживался, когда я уверяла тебя, что ты холодного расположения», – напоминала ему впоследствии Екатерина Михайловна (ВЗ: 116).

Пылкий энтузиаст мог, подобно Вертеру, в ожидании подлинной великой любви позволить себе легкомысленные ухаживания и даже заманивание доверчивых барышень. Он мог, подобно Сен-Пре, склонять возлюбленную к падению, но чего ему решительно не было позволено – это выступать в прóклятой Гете и Шиллером роли расчетливого соблазнителя. Парадоксальным образом, делая Екатерине Михайловне свое шокирующее предложение, Андрей Иванович как раз стремился уйти от этого неприемлемого для него амплуа, к которому он оказался опасно близок.

Бог знает, какие ресурсы чувства он рассчитывал обнаружить в себе в случае успеха. Между тем при куда более вероятном отказе он получал возможность подвести черту под целым этапом этого романа и перевести его в область приятных ностальгических и ни к чему не обязывающих воспоминаний. В одной из его тетрадей сохранился набросок прощального письма, по-видимому сделанный сразу после того, как он получил записку с извинениями:

Очень сожалею, что не мог вам засвидетельствовать в последний раз лично своего почтения. Смею ли просить вас, чтобы вы дали мне место в вашей памяти и иногда, хоть изредка, вспоминали, что за несколько сот, за несколько тысяч верст есть человек, который знает всю цену вашу, который рад бы пожертвовать вам своим щастием для вашего щастия, который всегда до последнего часа будет чтить вашу память и носить в сердце своем вашу редкую, а может быть, и единственную душу; питая к вам чистейшие чувствования, он всегда будет щастлив тем, что узнал вас Ах! для чего не узнали и вы его!и что пользовался вашим обхождением. Не смею говорить более, вы почтете ето дерзостью, неприличностию, но я забыл на ету минуту все предрассудки света, не мог удержаться, чтобы не показать вам того, что я ношу в своем сердце. Сердитесь, браните меня, я доволен и щастлив, если вы прочли ето. –

Вы не можете обратить етого в смех, я слишком хорошо знаю вашу душу, вы не изъясните етова ни в какую дурную сторону, потому что чувства мои чисты и дай Бог, чтобы все были расположены к вам, как я, вы были бы щастливы! Но я нещастен. Если делаю через ето Вам неприятное, в таком случае простите меня и забудьте все. Но я не мог не сказать вам того, что так сильно чувствует мое сердце, и еще раз от всей души прошу у вас прощения.

Как слабо выражено здесь то, что я так сильно чувствовал. Но примите ето благосклонно в знак моего нелестного усердия, моей искренности (276: 16–17).

Здесь нет и следа каких-либо нескромных поползновений. Напротив того, Тургенев заверяет Екатерину Михайловну, что мечтал только «засвидетельствовать в последний раз лично свое почтение» и что чувства его «чисты». Складывается впечатление, что он воспринял полученный ответ не без известного облегчения. Его письмо представляет собой окончательное прощание, он не сулит девушке грядущих встреч, а лишь обещает ей «до последнего часа» «чтить память» об их свиданиях, «носить в сердце» ее душу и быть счастливым оттого, что ему довелось ее «узнать». И все же, выступая в роли отвергнутого воздыхателя, он оказывается вынужден написать, что сам «нещастен», хотя готов «пожертвовать своим щастьем» ради «щастия» возлюбленной.

Такой исход дела не мог удовлетворить Екатерину Михайловну. «В тот же день ввечеру» (ВЗ: 102), как указывает Тургенев в дневнике, она передала ему через свою младшую сестру еще одно письмо, где она уже прямо просила у Андрея Ивановича прощения за то, что не смогла прийти к нему, сетовала, что не до конца еще освободилась от «предрассудков», пыталась объяснить ему причины своего отказа и заверяла, что ее сердце принадлежит ему безраздельно и навеки:

Я не для того к вам пишу, чтобы возродить в вас больше романических идей. Нет! Я им не верю. Я не способна оные внушить. Некоторая часть вашего письма была наполнена их духом. Но остальное меня чувствительно тронуло. Вы хотите жертвовать своим счастием для моего! Я этого недостойна. Ваше воображение представляет меня вам в гораздо лучшем виде, нежели я есть. Конечно, я имею доброе сердце, но не совсем справедливое. Я не совсем без предрассудков… тем для меня хуже.

Наслаждение было взаимно. Я не менее имела удовольствия быть с Вами. Следовательно, и я вам обязана благодарностию. Мечтать о прошедшем всегда усладительно, и вы не ошибаетесь, что я иногда буду вас вспоминать. Естьли кто-нибудь и захочет вас вывести из сего мнения, то не верьте. Но поверьте тому, что и я никому еще того не говорила, что вам сказала. Пусть разорвутся мои связи с человечеством, естьли я в вас ошибаюсь. Мне не надобно будет их хорошее мнение обо мне, естьли я перестану когда-нибудь иметь его о вас.

Adieux. Que le ciel vous comble de ses bienfaits. Tous loin que je serai de vous, mon cœur ne vous sera moins attaché. Encore une fois pardonnez que je ne viendrai pas chez vous. C’est n’est pas un caprice, ni manque de bonne volonté d’être avec vous: Je pourrois bien vous parler encore d’avantage, et vous entendre me dire beaucoup plus avec plaisir. Mais le premier je ne fais pas crainte de manquer à quelque-chose; et pour l’autre je ne veux pas vous obliger à le faire. Mais venir chez vous, il m’est de toute impossibilité [Прощайте. Да будет на вас благодать небесная. Как бы далеко я ни была от вас, привязанность моего сердца от этого не ослабеет. Еще раз простите, что я не приду к вам. Это не каприз и не желание избежать встречи с вами. Я могла бы еще многое вам сказать и с удовольствием выслушала бы то, что бы вы мне еще сказали. Но первого я избегаю, потому что боюсь кое что нарушить, второго же потому, что не хочу вынуждать вас сделать то же. А прийти к вам – это для меня совершенно невозможно (фр.)] (Там же, 101–102).