Юрий Левада - Время перемен. Предмет и позиция исследователя (сборник)

Плодами такой сделки, или, скажем, такой игры со множеством участников, становится вынужденная «правилами игры» взаимная снисходительность. Можно даже попытаться описать некоторые из наиболее распространенных вариантов «игр».

Игра «работа»: на основе известного принципа «одни делают вид, что работают, другие – что им за работу платят». Это, видимо, наиболее универсальный вариант того социального договора, на котором построено было советское общество.

Игра «забота»: видимость отеческой заботы порождает видимость благодарного подчинения.

Игра «сопричастность»: показное участие в государственных делах оборачивается соучастием в преступлениях государства.

Игра «согласие»: показное принятие высших ценностей как условие сохранения ценностей приватных.

Игра «единодушие»: каждый в отдельности против (или безразличен), но механизм коллективного принуждения вынуждает «всех вместе» выражать бурное согласие с каким-нибудь очередным лозунгом.

Зримый результат этого – формирование устойчивой системы двойных стандартов в обществе, отделение критерия «надо» от критерия «истинно» (нравственно, законно и пр.). Эта система весьма близка описанному Дж. Оруэллом принципу двоемыслия. Устойчивость ее связана со способностью демпфировать, сглаживать внешние воздействия, сохраняя неповрежденным некое ценностное ядро. Социальные потрясения сказываются на внешних, обособленных от такого ядрах слоях. В свое время это облегчило приспособление среднего человека к новым условиям политического существования, и примерно такой же механизм обеспечивал существование образованной элиты общества. В той или иной форме практически все ее группы и деятели вынуждены были пройти через «сделку с дьяволом», стремясь сохранить себя, возможность работать и хранить культурное наследие. Именно эта сделка сформировала типично советскую интеллигенцию в ее мишурно позолоченной государственной клетке.

Но имеется и другой результат «сделки с дьяволом» – разрушение структуры самой личности, особенно заметное на поколенческих разломах. Нравственные сделки всегда и неизменно губительны для несформировавшейся личности. А постоянное разложение критериев отношений в обществе, в том числе уровня воспитания, культуры, нравственности, разлагает все общество. Поэтому мы и можем рассматривать феномен «человека советского» в его социологических параметрах – как феномен исторически преходящий.

Прочность человеческого «материала» в конечном счете определяет ресурсы стабильности любого общества, его способность к переменам и степень сопротивления нововведениям. Поэтому анализ происходящих в стране экономических, социальных и политических трансформаций будет неполным без анализа изменений в самом человеке – и субъекте, и объекте идущих преобразований.

Важную базу для такого анализа дают исследования по программе «Советский человек», которые проводятся ВЦИОМом раз в пять лет. Первое датируется ноябрем 1989 г. (российская доля выборки – 1325 человек), второе – ноябрем 1994 г. (опрошено 2957 человек), наконец, третье было проведено в марте 1999 г. (опрошено 2 тыс. человек) [462]. Первым результатам сравнения данных этих трех исследований, а также некоторым соображениям о возможности их интерпретации и анализа и посвящена данная статья.

Сопоставление результатов сложных по замыслу исследований, разделенных значительным – пятилетним – промежутком времени, неизбежно сталкивается с целым рядом специфических проблем методологического порядка. Общественные перемены, а также накопленный опыт вновь, как и пять лет назад, вынудили разработчиков уточнить или заменить некоторые формулировки и блоки вопросов, учесть новые проблемы. Очевидно, что со временем претерпевают изменения многие смысловые характеристики используемых в исследовании терминов. Так, перемены и катаклизмы последнего времени вынудили значительную часть населения не только иначе оценивать, но и иначе понимать значение ряда ключевых категорий анализа социальной и политической реальности. Иной смысл приобрели, например, категории собственности, свободы, демократии, советского прошлого и др. А ведь наше исследование охватило очень динамичное десятилетие, которое началось первым социально-политическим переломом 1988–1989 гг. и завершилось кризисной ситуацией второй половины 1998–1999 гг. При всем этом результаты нового опроса показывают принципиальную возможность получать с помощью регулярных опросов достаточно надежные и сопоставимые данные, которые позволяют судить о стабильности и динамике социальных установок, механизмов социальной идентификации и ориентации, эмоциональных рамках существования и т. д.

Прежде всего несколько слов о масштабе и значении перемен, произошедших за 10 лет. Представление об их значительности с годами явно крепнет. В то же время как будто возрастает разномыслие в оценках этих перемен. Так, на вопрос о том, что изменилось за 10 лет, в ходе последнего опроса 59 % респондентов согласились с тем, что произошли большие изменения, 9 % считают, что по сути ничего не изменилось, а 19 % выбрали позицию «недавно казалось, что жизнь изменилась, но теперь я вижу, что все идет по-старому», наконец, 12 % затруднились с ответом (в 1994 г. соответствующие цифры составляли 56 %, 13 %, 16 % и 14 %).

Не надо забывать, что само признание факта «больших перемен» далеко не равнозначно их одобрению и – еще менее – их восприятию как утвердившихся и привычных. Для большинства населения произошедшие перемены остаются болезненными и непривычными. Общий фон ностальгии по прошлому («до 1985 года») сохраняется и даже становится все более отчетливым. Об этом свидетельствуют, в частности, ответы на вопрос: «Было бы лучше, если бы все в стране оставалось таким, как до 1985 г.?». Показательно, что доля утвердительно ответивших на него существенно выросла по сравнению с 1994 г. (58 % против 44 %). Не согласных с такой точкой зрения стало несколько меньше (27 % против 34 %), меньше стало и затруднившихся с ответом (15 % против 23 %). Только у молодежи (до 25 лет) и у высокообразованных сейчас преобладают предпочтения к переменам.

Если же перейти к переменам в различных сферах общественной жизни, распределение позиций изменяется и даже «средние» показатели выделяются на том же негативном фоне (см. табл. 1). Из таблицы видно, что за последние пять лет ухудшились оценки свободы слова, многопартийных выборов, сближения России с Западом, практически без перемен осталось отношение к свободе выезда, улучшились оценки свободы предпринимательства и – в наибольшей мере – права на забастовки, которое сегодня одобряют все категории населения, за исключением сельских жителей. (Можно предположить, что последний сдвиг – единственный из всего рассмотренного ряда случай, когда происходит поворот от преимущественно негативных оценок к преимущественно позитивным, – отражает ситуацию после серии демонстративных, отчасти и успешных забастовок последних лет с требованием выплаты задолженности по зарплате.)