Юрий Левада - Время перемен. Предмет и позиция исследователя (сборник)

В этих процедурах регулярных очарований-разочарований настроение масс так или иначе определяется состоянием их «головной части» – более образованной, политизированной, влиятельной, способной задавать образцы поведения для остальных. При всех отечественных пертурбациях последнего времени было заметно (в том числе и по данным массовых опросов), что изменения общественных симпатий прежде всего отмечались именно в этих слоях. «Легковерием» страдает не относительно «темная» масса, а ее «просвещенная» верхушка. Отсутствие социальной организованности и гражданского сознания – прежде всего черта нашей интеллектуальной и политизированной элиты (в широком смысле слова; речь не идет, естественно, о конкурирующих группировках околовластной «кухни»).

Исследования электоральной ситуации в стране (еще во время предыдущего избирательного цикла) показало, что большинство населения не верило предвыборным обещаниям претендентов на должности, не надеялось на то, что они будут выполняться, а потому и не предъявляло претензий к своим фаворитам сразу после выборов. Претензии предъявлялись всегда задним числом – когда фавориты переставали быть таковыми. Здесь два связанных друг с другом вопроса заслуживают особого объяснения: во-первых, какие факторы возносят на пьедестал, превращая малоизвестного чиновника или провинциала в фаворита общественного мнения, а во-вторых, почему столь легко и быстро общественное мнение расстается с ним.

По крайней мере одно из объяснений может быть связано с изложенными выше соображениями. Массовые увлечения – особенно если они ориентированы на предельно значимых фаворитов – с самого начала амбивалентны, двусмысленны: искусственно нагнетаемый (не только извне, но и «изнутри», через механизмы самообольщения) демонстративный восторг всегда дополняется скрытым недоверием, черной завистью и т. п. В определенный момент конструкция как бы опрокидывается, скрытое становится доминирующим и демонстративным. Причем каждый такой поворот менее всего связан с реальным опытом и рациональными оценками – ведь очарование очередного фаворита общественного мнения не подкреплено ни массовым опытом, ни знакомством с его деятельностью, программой, идеями («И ненавидим мы, и любим мы случайно…»). Главным же фактором перемены симпатий служит противопоставление характеристик, которые приписываются «старому» и «новому» избраннику. Например, образ динамичного и решительного Горбачева противопоставлялся образу дряхлого и нерешительного Брежнева, затем решительность Ельцина – нерешительности Горбачева, затем образ более молодых и решительных Лебедя, Немцова, Путина – образу одряхлевшего Ельцина (в ряду подобных парных сопоставлений участвовали и другие фигуры). Отсюда, кстати, и непременный спутник всех поворотов – «перенос вины» на предшествующую эпоху, власть, персону лидера как средство самоутверждения (и, насколько удается, самооправдания) каждой новой смены в верхах. Такие трансформации священного образа в проклятый, инфернальный присущи всякому мифологическому сознанию. Непременно присутствующий в общественном мнении «комплекс врага» предполагает амбивалентность значений «своего» – «враждебного» и возможность перемены знаков (но в подавленном и напуганном обществе – преимущественно в одну сторону, то есть превращения своих во врагов).

В условиях социальной разобщенности, слабости традиционных и групповых межличностных структур человек со своими заботами и опасениями постоянно оказывается одиноким перед властью, социальными институтами, могущественным давлением массмедиа и общественного мнения. Если он вынужден вести себя «как все» и демонстрировать это публично (в том числе в ответах на вопросы исследователей), он снимает с себя ответственность за разделяемые позиции, но не избавляется от одиночества по отношению к этим «всем». Только 13 % опрошенных в 1999 г. (в основном молодые люди) указали, что у них «много близких, надежных друзей», в 1989 г. такой ответ давали 42 %. Сейчас 74 % полагают, что они могут вполне доверять лишь одному-двум близким людям.

Российская действительность с неизбежностью транслирует социально-психологические барьеры и дистанции, начинающиеся с соседней квартиры и улицы, на масштабы страны с ее отдаляющимися друг от друга регионами. Это ведет к гипертрофии социальной версии «астенического синдрома», неспособности и нежеланию воспринимать «чужие» беды и страдания, более того – к настойчивому стремлению отгораживаться от них. («Мы живем, под собою не чуя страны…» – эти слова давно приобрели значение универсальной формулы поведения.) Астеническое поведение лукаво, потому что фактическая ситуация у «других» сегодня известна любому телезрителю неизмеримо лучше, чем когда бы то ни было. Но зритель остается зрителем, и его беспокоит преимущественно опасность самому превратиться в жертву. Действует на зрительскую массу и фактор привыкания к сообщениям о «далеких» несчастьях: та наглядная информация о катастрофах, конфликтах, стихийных бедствиях, которая была в новинку 10 лет назад, стала обыденной.

Ситуация массовой политической мобилизации, массовых войн, массовых жертв может лишь укреплять астенический синдром общества. Когда страдания и жертвы становятся массовыми, люди способны переживать только личные утраты. К тому же доступные общественному мнению масштабы страданий и потерь сегодня в значительной мере определяются могущественным влиянием современных массмедиа. В эпоху «телевизионной» мобилизации трактовка массовых жертв целиком сосредоточена в руках СМИ и связанных с ним политических комбинаторов – от них зависит, как оценят эти жертвы зрители и избиратели. Поэтому столь силен астенический синдром массового безразличия.

В классическом описании Дж. Оруэлла двоемыслием именуется «способность одновременно держаться двух противоположных убеждений. Партийный интеллигент знает, в какую сторону менять свои воспоминания; следовательно, знает, что мошенничает с действительностью; однако при помощи двоемыслия он уверяет себя, что действительность осталась неприкосновенна. <���…> партия пользуется намеренным обманом, твердо держа курс к своей цели, а это требует полной честности <���…>. Говорить заведомую ложь и одновременно в нее верить <���…> все это абсолютно необходимо» [472]. Введя в научный и политический оборот столь плодотворный термин, Оруэлл не рассматривал внутренний механизм сочетания противоположных позиций. Представленную ситуацию можно считать преднамеренно упрощенной в интересах «чистоты» мысленного эксперимента. Он, видимо, сознательно допустил жесткое разграничение цинично-рационального расчета всемогущих «верхов» (в его терминологии – «внутренней партии») и покорности политических «низов» («внешней партии»). И явно переоценил возможность правящей верхушки («внутренней партии», в его терминологии) осознанно и сплоченно исполнять роль «коллективного Великого Инквизитора».