Юрий Левада - Время перемен. Предмет и позиция исследователя (сборник)

В поведении толпы огромную роль играет подражание, более того, взаимное возбуждение, как бы взаимоиндукция. Но нет взаимовнимания, взаимопомощи. «Коллективно» злобная или испуганная толпа состоит из одиноких и потерявшихся людей. Обычно в толпе нет своих вожаков, организаторов (организованная группа – это уже не толпа), бывают лишь инициаторы – те, кто первый закричал, побежал, ударил и т. п. Дальше действует подражание («делай как все!»). Когда буйствовавших в Москве фанатов спрашивали, зачем они били стекла и поджигали машины, получали именно такие однообразные ответы: «Просто поступал как все…».

Действия людей в толпе часто можно передать в терминах «игры» (если иметь в виду, что игровое поведение бывает чудовищно жестоким). Подростки «играют» во взрослых, которые все могут, взрослые – в недорослей, которым «все позволено». Вектор настроения толпы легко изменяется на противоположный: веселая толпа становится злой, агрессивная – испуганной. Полицейская практика разных стран показывает, что при достаточных силах толпу можно напугать и разогнать. Но вот найти виноватых чаще всего не удается: зачинщиками объявляют первых попавшихся, для протокола. (Похоже, что и московский инцидент завершится тем же.)

Но все эти соображения общего порядка, применимые к разным толпам, стоит напомнить в данном случае для того, чтобы подойти к характеристике тех настроений, тех образцов поведения, которые проявились в нашей ситуации 9 июня (и подобных ей), а также тех социальных обстоятельств, той атмосферы, в которых эти образцы формируются. Ведь никакая толпа не способна выдумать «правила», «язык», «цели» своих действий, она берет их из «воздуха», то есть из наличной общественной атмосферы.

Оставим без внимания такой наиболее «стихийный», наименее зависящий от социальных факторов вид поведения толпы, как паника, которая часто сопутствует катастрофам и прочим случайным бедствиям (недавний пример – трагическая давка в переходе минского метро). Социологический аспект происходящего в таких случаях – ситуативная деградация группового поведения до уровня «спасайся кто может и как может».

А вот погромы – будь то этнические (скажем, против «кавказцев» и прочих «чужаков» на рынках и на улицах российских городов, осквернения синагог и надмогильных памятников и т. п.) или те же, условно говоря, «футбольные» – явления сугубо социогенные, их к низменным страстям толпы не сведешь.

Участниками погромных акций, избиений и оскорблений в адрес «чужаков» чаще всего сейчас оказываются небольшие, как будто не связанные друг с другом группы или просто одиночки, одержимые ксенофобиями. (Панические ожидания организованных выступлений поклонников гитлеризма в минувшем апреле, как известно, не оправдались.) Но общую почву различные выходки современного «ксенобесия», по-моему, имеют, и искать ее следует в некоторых особенностях сегодняшней общественной атмосферы. Именно там живет сейчас явная и скрытая массовая подозрительность в адрес «чужих», которая время от времени переходит в погромные действия, нередко и кровавые. Важно, что совершаются они не только при безразличии, но и при одобрении заметной части населения, и при молчаливом попустительстве властей всех уровней, не умеющих и не желающих видеть ни виновников, ни почвы для погромных выходок. В такой атмосфере осенью 2001 г. почти половина опрошенных нашла оправдания для кровавых погромов на рынках Москвы. А более половины (58 %) полностью или с оговорками поддержали лозунг «Россия – для русских!».

В такой атмосфере «околофутбольные» страсти рождают обезумевшую толпу, которая обращает в бегство стражей порядка и громит центр столицы. Просто потому, что «наших бьют». Омерзительный и опасный прецедент нуждается в серьезных объяснениях. Мне кажется, здесь сошлись два фактора.

Во-первых, доведенный до массового безумия околоспортивный фанатизм – явление, известное во многих странах (в том числе, и даже в особенности, на родине футбола… и современной цивилизации). Это не спорт, не футбол, это совсем иная игра, имеющая свои цели и формы («зрительский спорт»). У нас, как известно, страна футбольная, в том смысле, что зрительские страсти (на стадионе, на площади, перед телевизором) разыгрываются прежде всего «по поводу» этой игры. Согласно одному из опросов (август 2001 г.), 29 % населения России смотрят по ТВ футбол, 20 % – фигурное катание, 17 % – хоккей. (Для сравнения: в США футбол европейского вида, «соккер», увлекает только 2 % телезрителей [478].)

Но что интересует в спортивных стычках «зрительскую» массу? Вот весьма любопытные данные, полученные в разгар зимних олимпийских страстей 2002 г. Оказывается, для 75 % населения России важнее всего «победы российских спортсменов» и лишь для 14 % – «удовольствие от выступлений ведущих спортсменов мира». Возрастные различия между группами при этом не слишком значимы, но чем моложе опрошенные, тем важнее для них только «победа». Итак, успех «своих», причем достигнутый любой ценой, даже с допингом и с пристрастным судейством, – вот что нужно массовому отечественному «фану», что отличает его от «простого» любителя спорта. Иначе говоря, движет им в наших условиях не спортивный интерес, а околоспортивный «патриотизм».

Теперь можно приглядеться и ко второму фактору, который содействует превращению околоспортивных страстей в погромные акции, – это характер государственного да и общественного интереса к таким страстям. Точнее даже, способ использования таковых. В феврале 2002 г., в скандальные недели зимних Олимпийских игр, объединенные усилия «самых независимых» СМИ, всех без исключения ветвей власти и примкнувшего к ней патриархата, стремившихся превратить «игры» вокруг спорта, судейства, допингов и пр. в повод для общенациональной истерики (возможно, потребовавшейся для совсем иных целей, например для изменения внешнеполитического курса), вызвали в общественном мнении весьма благоприятный отклик. За считанные дни проамериканские симпатии, вспыхнувшие после 11 сентября 2001 г., уступили место закаленной в горниле «холодных» и «горячих» войн схеме «они против нас» – «мы против них». Уступили, потому что готовность следовать привычной модели сохранялась в глубинах души народной (и в стратегических запасниках государственных ведомств) даже в моменты демократических иллюзий. И готовность превращать спортивные коллизии (как, впрочем, и научные, литературные, музыкальные и пр.) в конфликты государственного и политического уровня. Не стоит ли вспомнить, в какие годы, задолго до ТВ и политтехнологий, внедрялись в массовое сознание установки вроде «Эй, вратарь, готовься к бою!».

Дело в том, что противопоставление «наших» и «не наших» всегда служило опорой самого примитивного, самого низкого, а потому и самого устойчивого уровня всякого патриотизма, от уличного или клубного до государственного, того, который именуется «военным» или «воинственным», который оправдывается тем, что «чужое» всегда хуже «нашего». Как показывает опыт, власти хватаются за это оружие, когда не знают других средств сплочения народа, когда нет ни достижений, ни даже иллюзий, ни целей, ни идей. В таких сумерках и спортивные страсти годятся для патриотической мобилизации.