Альберто Мангуэль - История чтения

Когда мне было десять или одиннадцать, один из моих учителей в Буэнос-Айресе занимался со мной по вечерам немецким языком и историей Европы. Работая над моим произношением, он задавал мне учить наизусть стихи Гейне, Гете и Шиллера, а также балладу Густава Шваба «Рыцарь и Боденское озеро», в которой всадник пересекает замерзшее Боденское озеро, а потом, осознав, что совершил, умирает от страха на другом берегу. Мне нравилось учить стихи, но я совершенно не понимал, зачем мне это может понадобиться.

«Они составят тебе компанию в тот день, когда у тебя не окажется книги под рукой», сказал мой учитель. Потом он рассказал мне, что его отец, погибший в Заксенхаузене, был знаменитым ученым и знал много классических произведений наизусть. В концлагере он работал библиотекой для своих товарищей по заключению. Я представлял себе, как старый человек в этом мрачном месте, не знавшем ни жалости, ни надежды, в ответ на просьбу почитать Вергилия или Еврипида открывает себя на нужной странице и цитирует древние строки для лишенных книг читателей. Много лет спустя я понял, что именно его обессмертил в образе одного из хранителей книг в «451° по Фаренгейту» Бредбери.

Таким образом, текст, который вы прочитали и запомнили, при перечитывании напоминает замерзшее озеро из баллады, которую я учил много лет назад: с одной стороны, это твердая почва, по которой свободно может передвигаться читатель, и в то же самое время его существование смутно и ненадежно, как будто он был записан на воде.

Чтение вслух, чтение про себя, возможность удерживать в памяти целые библиотеки слов — каким-то образом мы овладеваем этими способностями. Но прежде, еще до того, читатель должен научиться распознавать знаки, с помощью которых принято общаться в его среде, другими словами, он должен научиться читать. Клод Леви-Стросс рассказывает, что, когда он жил среди бразильских индейцев намбиквара, его хозяева, увидев, как он пишет, забрали у него карандаш и бумагу, начеркали, подражая ему, несколько значков, и потребовали, чтобы он «прочел» то, что они написали [136] Claude Lévi-Strauss, Tristes Tropiques (Paris, 1955). . Намбиквара полагали, что написанное ими для Леви-Стросса тоже должно иметь какое-то значение. А самому Леви-Строссу, который учился читать в европейской школе, идея о том, что система коммуникации немедленно должна стать понятной любому человеку, казалась абсурдной. Методы, с помощью которых мы учимся читать, и не только, воплощают традиции общества в том, что касается грамоты: передача информации, иерархия знаний и власти они также определяют и лимитируют те области, в которых мы будем применять свою способность читать.

Я год жил в Селесте, маленьком французском городке в двадцати милях от Страсбурга, в самом центре Эльзаса, между Рейном и Вогезами. Там в маленькой муниципальной библиотеке были две большие, исписанные тетради. В одной было 300 страниц, в другой 480; бумага обеих пожелтела от времени, но записи, сделанные разноцветными чернилами, все еще на удивление четки. В какой-то момент владельцы тетрадей переплели их для пущей сохранности, но вначале это были просто пачки сложенных листов бумаги, скорее всего купленные у книготорговца на одном из местных рынков. Сейчас они выставлены на обозрение посетителей библиотеки; как гласит специальная табличка, это тетради двух студентов, посещавших латинскую школу Селесты в самом конце XV века, с 1477 по 1501 год, — Гийома Гизенхайма, о котором неизвестно почти ничего, кроме того, что нам может сообщить его тетрадь, и Беатуса Ренануса, который стал знаменитым гуманистом и издал немало трудов Эразма Роттердамского.

В Буэнос-Айресе во время обучения в начальных классах у нас тоже были тетради «по чтению», где мы аккуратно писали от руки и старательно рисовали цветные иллюстрации. Наши столы и скамьи были соединены друг с другом чугунными скобами и выстроены в длинные ряды, ведущие (куда же без символа власти?) к учительскому столу, поднятому на деревянную платформу, за которым поблескивала доска. На каждом столе было углубление для белой фарфоровой чернильницы, куда мы макали металлические перья; нам не разрешалось использовать шариковые ручки до третьего класса. Если столетия спустя какой-нибудь дотошный библиотекарь захочет выставить эти наши тетради под стеклом как некие драгоценные предметы, что узнает из них посетитель? По конспектам патриотических текстов он догадается, что преподаватели знакомили нас скорее с политической риторикой, чем с красотами литературы; по нашим иллюстрациям поймет, что мы учились превращать эти тексты в слоганы (лозунг «Мальвинские острова принадлежат Аргентине» проиллюстрирован двумя руками, обхватившими пару островов; «Наш флаг символ нашего отечества» тремя цветными ленточками, развивающимися на ветру). Наблюдатель поймет, что нас учили читать не ради удовольствия и не ради знаний, а лишь для того, чтобы проще было отдавать приказы. В стране, где уровень инфляции достигал 200 процентов в месяц, это был единственный способ читать басню о Стрекозе и Муравье.

В Селесте было несколько разных школ. Латинская школа существовала с XIV века, находилась в здании, принадлежавшем церкви и содержалась за счет городского суда и паствы. Вначале школа, которую посещали Гизенхайм и Ренанус, занимала дом на Марш-Верт, прямо перед церковью Сен-Фуа, построенной в XI веке. В 1530 году престиж школы возрос, и она переехала в более вместительное здание, напротив церкви Сен-Жорж (XIII век) — двухэтажный дом, на фасаде которого помещена чудесная фреска с изображением девяти муз, плещущихся в священном источнике Ипокрены на горе Геликон [137] A. Dorian, «Casier descriptif et historique des rues & maisons de Selestat» (1926), in Annuaire de la Société des Amis de la Bibliothèque de Selestat (Selestat, 1951). . После переезда школы улица была переименована из Лоттенгассе в Бабилгассе, из-за постоянного бормотания (по-английски babbling, на эльзасском диалекте bableri) студентов. Я жил неподалеку.

С начала XIV века в источниках содержатся упоминания о двух немецких школах в Селесте; в 1686 году, спустя тринадцать лет после того как город перешел в собственность Людовика XIV, открылась первая французская школа. В этих школах учили читать, писать и петь на родном языке, а также немного считать. Школы были открыты для всех. В контракте о приеме в одну из немецких школ, датируемом 1500 годом, говорится, что учитель будет наставлять «членов гильдий и прочих, достигших двенадцати лет, а также детей, не способных посещать латинскую школу, как мальчиков так и девочек» [138] Цит. по: Paul Adam, Histoire de Tenseignement secondaire d Selestat (Selestat, 1969). . В латинскую школу, в отличие от немецкой, учеников принимали с шести лет, и посещали они школу до тринадцати или четырнадцати лет, когда уже могли поступать в университет. Некоторые становились помощниками учителя и оставались в школе до двадцати лет.