Альберто Мангуэль - История чтения

Связь между книгами и их читателями не похожа на обычные связи между предметами и теми, кто ими пользуется. Инструменты, мебель, одежда все имеет символическое значение, но книги накладывают на своих читателей куда более сложный отпечаток, чем другие, более обычные предметы. Одно обладание книгами свидетельствует об определенном общественном положении и интеллектуальном уровне; в России XVIII века, во время правления Екатерины Великой, некий господин Клостерманн сколотил состояние, продавая длинные ряды книжных переплетов, внутри которых была чистая бумага, — это создавало иллюзию библиотеки и позволяло придворным снискать расположение императрицы-читательницы [478] Michael Olmert, The Smithsonian Book of Books (Washington, 1992). . В наши дни дизайнеры по интерьеру выстраивают книги вдоль стен, чтобы создать в комнате атмосферу «утонченности», или предлагают обои, создающие иллюзию библиотеки [479] Beverley Smith, «Homes of the 1990s to stress substance»», The Globe and Mail, Toronto, Jan. 13, 1990. , а продюсеры телевизионных ток-шоу верят, что книжные полки на заднем плане позволяют программе казаться более умной. В таких случаях одного лишь образа книги бывает достаточно, чтобы обозначить возвышенность вкусов, точно так же, как красная бархатная мебель символизирует чувственные удовольствия. Книга, как символ, обладает такой силой, что одного ее присутствия или отсутствия достаточно, чтобы в глазах зрителя персонаж выглядел обладающим интеллектом или начисто лишенным его.

В 1333 году художник Симоне Мартини закончил рисовать Благовещение для центральной алтарной панели Сиенского собора — первый сохранившийся европейский алтарь, посвященный этой теме [480] Andrew Martindale, Gothic Art from the Twelfth to Fifteenth Centuries (London, 1967). . Сцена вписана в три готических арки: центральная арка, где строй ангелов в темно-золотых одеждах окружает Святой Дух в обличье голубя, и две арки пониже с каждой стороны. Под левой от зрителя аркой коленопреклоненный ангел в вышитом облачении держит в левой руке оливковую ветвь; указательный палец правой руки он поднял, призывая к тишине риторическим жестом, традиционным для Древней Греции и Рима. Под правой аркой, на золоченом троне, инкрустированном слоновой костью, сидит Дева в пурпурном плаще, отороченном золотом. Рядом с ней, в центре панели, стоит ваза с лилиями. Белоснежные бесполые лилии, без тычинок, идеально подходили в качестве символа Девы Марии, чью чистоту святой Бернар сравнивал с «непорочным целомудрием лилии» [481] Цит. no: Reau, Louis, Iconographie de l’art chrétien, Vol. II (Paris, 1957). . Лилия, по французски fleur-de-lis, была также символом города Флоренции, а к концу Средних веков заменила посох герольда в руках у ангела на Флорентийском Благовещении [482] Marienbild in Rheinland und Westfalen, catalogue of an exhibition at Villa Hugel, Essen, 1968. . Сиенские художники, заклятые враги флорентийских, не могли полностью изъять традиционный fleur-de-lis с изображений Девы, но не могли и позволить ангелу держать символ Флоренции на радость ее жителям. Именно поэтому ангел Мартини держит оливковую ветвь символ Сиены [483] George Ferguson, Signs and Symbols in Christian Art (Oxford, 1954). .

Для тех, кто мог увидеть роспись во времена Мартини, каждый предмет и каждый цвет обладал символическим значением. Хотя позже цветом Девы стал голубой (цвет небесной любви, цвет истины, видимой после того, как рассеются тучи ) [484] De Madonna in de Kunst, catalogue of an exhibition, Antwerp, 1954. , пурпурный цвет власти, а также боли и раскаяния в дни Мартини служил напоминанием о грядущих страданиях Девы. В популярном рассказе о ее прежней жизни, апокрифическом Протоевангелии от Иакова, датируемом II веком [485] The Lost Books of the Bible and the Forgotten Books of Eden, intr. by Frank Crane (New York, 1974). (в Средние века этот текст был настоящим бестселлером, и зрители Мартини наверняка были знакомы с ним), говорилось, что синедриону потребовался новый покров для храма. Были избраны семь девственниц из племени Давидова, и был брошен жребий, чтобы назначить каждой из дев свой цвет шерсти для прядения; пурпурный цвет выпал Марии. Перед тем как начать прясть, она пошла к колодцу за водой и услышала голос, который сказал ей: «Радуйся, Благодатная! Господь с Тобою; благословенна Ты между женами». Мария взглянула направо и налево (замечает протоевангелист с задатками романиста), никого не увидела и, дрожа, вернулась домой, где села за свою пурпурную шерсть. «И увидела ангела Божьего, стоявшего перед нею, и сказал он, не бойся, Мария, ибо Ты обрела благодать у Бога» [486] 10 [10] Protoevangelion // Ibid., IX, 1–9. . Таким образом, до Мартини ангел-вестник, пурпурная ткань и лилия обозначали соответственно принятие Слова Божьего, страдания и непорочную девственность за что христианская церковь и почитала Деву Марию [487] Образы Марии за прялкой и Марии у колодца чаще всего использовались в изображениях Благовещения, особенно в византийских картинах начиная с V века. До этого изображения Благовещения встречались редко и были весьма схематичными. Самое раннее из известных ныне изображений Марии и ангела было создано на десять веков раньше «Благовещения» Мартини. На этой фреске, написанной на стене катакомб святой Присциллы в окрестностях Рима, изображена Дева, внимающая словам стоящего перед ней человека — у ангела нет ни нимба, ни крыльев. . И вот тогда, в 1333 году, Мартини поместил ей в руки книгу.

Традиционно в христианской иконографии книга или свиток принадлежали мужскому божеству, Богу Отцу или триумфатору Христу, новому Адаму, в котором обрело плоть Слово Божье [488] Иоан. 1: 14. . Книга была хранилищем закона Божьего; когда правитель Римской Африки спросил у группы христианских пленников, что они принесли с собой, чтобы защититься в суде, они ответили: «Тексты Павла, праведного человека» [489] Robin Lane Fox, Pagans and Christians (New York, 1986). . Кроме того, книга даровала интеллектуальную власть, и потому на самых ранних изображениях Христа он часто выступает в роли равви — как учитель, толкователь, ученый, читатель. Женщине же принадлежал Младенец, подтверждая ее роль матери.

Не все были с этим согласны. За два столетия до Мартини каноник собора Парижской Богоматери Пьер Абеляр, который был кастрирован за соблазнение своей ученицы Элоизы по приказу ее дяди Фульбера, вступил в переписку с бывшей возлюбленной, к тому времени аббатисой монастыря Параклет, и письма эти сделались знаменитыми. В них Абеляр, чьи творения были осуждены Суассонским и Сансским соборами, человек, которому личным указом папы Иннокентия II было запрещено писать и преподавать, предполагал, что женщина вообще находится ближе к Христу, чем любой мужчина. Мужской одержимости войной, насилием, почестями и властью Абеляр противопоставлял женскую мудрость и чистоту души, «способность говорить со Святым Духом во внутреннем царстве души в словах теснейшей дружбы» [490] The Letters of Peter Abelard, ed. Betty Radice (London, 1974). . Современница Абеляра аббатиса Хильдегарда Бингенская, одна из величайших мыслительниц своего века, утверждала, что слабости Церкви — это мужские слабости и что женщины должны пользоваться сильными сторонами своего пола в эту tempus muliebre, эпоху женщин [491] Hildegard of Bingen, Opera omnia, in Patrología Latino, Vol. LXXII (Paris, 1844–1855). .