Ю. Андреев - Поэзия мифа и проза истории

Однако знания научные тесно переплетаются в культуре Атлантиды со знаниями совсем иного свойства, а именно с магией и колдовством. Точные математические расчеты, использованные при постройке каналов, гаваней, крепостных стен и т. п., при ближайшем ознакомлении с ними оборачиваются пифагорейской мистикой чисел. На это обратил внимание в своей книге об Атлантиде русский философ-мистик Д. С. Мережковский: «Математической точностью он (Платон. — Ю. А.), может быть, хочет уверить нас в действительности того, что описывает; но это плохо ему удается: мифом пахнет его математика… Так в ледяных кристаллах геометрии закипает у Платона огненное вино мистерии; проступает сквозь математику страшно-огромный сон самого титана, небодержца Атласа». Магическая подоплека цивилизации атлантов особенно ясно проступает в той части «Крития», где Платон очень подробно и с явным удовольствием описывает загадочные и довольно мрачные обряды, которыми сопровождались проходившие через каждые пять или шесть лет встречи десяти царей Атлантиды, во время которых, как здесь сказано, «они творили суд и подвергались суду».

В отличие от атлантов граждане первоначального Афинского государства не знают ни магии, ни науки. Судя по тому, что рассказывает о них Платон, они живут в почти первобытной чистоте и невинности, еще не вкусив плодов от древа познания. Во всем полагаются на богов и не пытаются подчинить себе силы природы с помощью тайных знаний, как делают это атланты, а лишь приспосабливаются к ним. Их жизнь более естественна и потому более гармонична.

И наконец, еще одно важное различие существует между двумя государствами. Атлантида, какой ее описывает Платон, прежде всего грозная военная держава, жадно стремящаяся к захвату чужих земель и покорению других народов. Среди невероятного обилия даров природы, обладая несметными богатствами, атланты с завистью взирают на своих соседей и стремятся завладеть их достоянием. Это вынуждает их непрерывно наращивать свои воинские силы. Военная мощь атлантов может сравниться разве что с огромными армиями Персидского царства. По исчислениям Платона, их пешее войско составляло 1200 тысяч человек, конница насчитывала 240 тысяч всадников и 10 тысяч боевых колесниц, флот — 1200 военных судов. С этими силами атланты не только утвердили свое владычество по ту сторону Геракловых столпов, на океанских побережьях Европы и Ливии, но и вторглись В пределы Средиземноморья, завоевав все северное его побережье вплоть до Тиррении (Этрурии) и все южное вплоть до Египта. Лишь вмешательство афинян смогло остановить их дальнейшее продвижение. Вместе с тем, как и всякие агрессоры, атланты живут в непрерывном страхе и ожидании вражеского вторжения на свою территорию. Видимо, именно этот страх заставил их превратить свой главный город в неприступную крепость с тщательно продуманной системой оборонительных сооружений.

Древнейшие Афины, судя по тем фактам, о которых нам сообщает Платон, также были могущественным государством, хотя в чисто арифметическом исчислении их военные силы несравнимы с силами империи атлантов (по словам Платона, сословие воинов или стражей, из которого комплектовалась основная часть афинского войска, насчитывало всего 20 тысяч человек). Далее мы узнаем, что власть афинян простиралась в те времена на всю Элладу, хотя основывалась она не на насилии и принуждении, как владычество атлантов, а на добровольном подчинении «худших» «лучшим». «Во всей Европе и Азии, — замечает Платон, — не было людей более знаменитых и прославленных (чем афиняне. — Ю. А.) за красоту тела и за многостороннюю добродетель души». В описании древних Афин мы, таким образом, не находим тех, видимо сознательно подчеркнутых, признаков милитаристского, империалистического государства, которыми Платон, конечно же, вполне обдуманно наделил свою Атлантиду.

Развернутое сравнение «допотопных» Афин с Атлантидой приближает нас к правильному пониманию основного замысла великого философа. Совершенно очевидно, что Платон хотел столкнуть между собой два прямо противоположных и потому уже по самой своей природе враждебных друг другу типа государства и показать читателям, что из этого должно получиться. Для него самого исход этого столкновения был, по-видимому, вполне ясен уже с самого начала. Если учесть, что свое праафинское государство Платон, несомненно, совершенно сознательно сделал точной копией того идеального утопического полиса (аристократии), который он во всех деталях обрисовал в своем большом трактате «Государство», а Атлантиде столь же сознательно придал черты во всем противоположного аристократии, ненормального, или, как выражается сам философ, «лихорадящего» государственного устройства, превратив ее тем самым в своеобразную антиутопию, то становится совершенно очевидным, что победу в этой титанической борьбе двух миров должны были одержать, конечно же, афиняне. Платон и сам не скрывает своих намерений, объявив устами Сократа — главного действующего лица почти всех своих диалогов, — что ему хотелось испытать проект идеального полиса, представив его в действии, а лучшим способом такого испытания была, конечно же, война.

Поражение государства атлантов в борьбе с афинянами должно было стать, согласно замыслу философа, достойной расплатой за непомерную титаническую гордыню этого народа, проявляющуюся абсолютно во всем: и в невероятной роскоши, окружающей атлантов в их повседневной жизни, и в грандиозности и великолепии их построек, в которых они явно стремятся соперничать с самой природой, и в их тайных магических знаниях, которые ставят их чуть ли не вровень с богами, наконец, в их претензиях на мировое господство. За все это атланты должны были рано или поздно жестоко поплатиться, и, конечно, далеко не случайно, что орудием божественного возмездия за их прегрешения стало государство, во всех отношениях противоположное их собственному, то есть не знающее того обилия земных плодов, которым боги так коварно наградили Атлантиду, живущее в добром согласии с природой, не ведающее ни роскоши, ни тайных знаний, не стремящееся к захватам чужих земель. Разительное неравенство сил обеих противоборствующих сторон (всего 20 тысяч афинян, которым к тому же изменили их союзники, против несметных полчищ атлантов), очевидно, должно было еще сильнее и резче подчеркнуть главную мысль Платона: поражение и гибель Атлантиды были неизбежны, можно даже сказать, что она сама несла в себе свой конец.

Вместе с тем нельзя не заметить, что в отношении самого Платона к государству атлантов есть известная двойственность и непоследовательность. Можно было бы ожидать, что, поставив своей главной целью изображение государства, по своей природе извращенного и в силу этого обреченного на гибель, философ сделает все возможное, чтобы внушить читателю отвращение и неприязнь к цивилизации атлантов. Приходится, однако, признать, что с этой задачей, если он действительно ее перед собой ставил, Платон не сумел по-настоящему справиться. Как это нередко бывает в истории литературы, писателя захватил и увлек плод его собственного воображения, и дальше уже нелегко было понять, кто кем управляет — автор своей фантазией или же, напротив, она им. Живописуя порочную в своей основе жизнь чудесного острова, Платон (это без особого труда заметит каждый, кто внимательно читал «Крития») сам поддался ее соблазнам. Он с видимым наслаждением, любовно и старательно изображает роскошь и богатство этой жизни, невероятную щедрость природы, великолепие и мощь архитектурных и инженерных сооружений.