Петр Радечко - Реабилитированный Есенин

– По каким злачным местам? – спросил Сергей.

– По разным столовкам, открытым на частных квартирах!

– Мы же ходим не одни! – воскликнул Мариенгоф. – Нас туда водит Гриша Колобов!

– У него такой мандатище, – поддержал Анатолия Есенин. – Закачаешься!

– Сережа, – возможно убедительней сказал я, – если попадете в облаву, никакой мандатище не спасет!..

Через несколько дней в разговоре со мной подруга Колобова красавица Лидия Эрн пожаловалась:

– Григорий Романович ужасно пьет. Ходит по разным притонам. Недавно потащил с собой Сергея Александровича и Анатолия Борисовича, и все попали в засаду.

Я не стал об этом спрашивать ни Есенина, ни Мариенгофа, а тем более Колобова» (с. 88–89).

О результатах задержания Ройзман, безусловно, знал из первоисточника, и ему неинтересно было расспрашивать друзей. Зато он подробно рассказывает о том, как в 1929 году в приемной у зубного врача случайно прочитал в журнале «Огонек» воспоминания об этом случае бывшего начальника отряда ВЧК Т. Самсонова (на самом деле – начальника Секретного отдела ВЧК. – П. Р. ).

Прежде чем обратиться к этой публикации в № 10 «Огонька» за 1929 год, которая появилась как реакция на третий выпуск «Романа без вранья», мы процитируем Мариенгофа:

«Отправляемся распить бутылочку за возвращение и за начало драматических поэм («Пугачев» и «Заговор дураков», что соответствует примерно середине апреля 1921 года, хотя бывшая эсерка Мина Свирская, видевшая Есенина в тюрьме ВЧК, относила этот эпизод к лету 1921 года. – П. Р. ). С нами Почем-Соль.

На Никитском бульваре в красном каменном доме на седьмом этаже у Зои Петровны Шатовой найдешь не только что николаевскую «белую головку», «перцовки» и «зубровки» Петра Смирнова, но и старое бургундское и черный английский ром.

Легко взбегаем нескончаемую лестницу (“блестящий” стиль! – П. Р .). Звоним условленные три звонка. Отворяется дверь. Смотрю, Есенин пятится.

– Пожалуйста!.. пожалуйста!.. входите… входите… и вы… и вы… А теперь попрошу вас документы!.. – очень вежливо говорит человек при нагане.

Везет нам последнее время на эти проклятые встречи.

В коридоре сидят с винтовками красноармейцы. Агенты производят обыск.

– Я поэт Есенин!

– Я поэт Мариенгоф!

– Очень приятно.

– Разрешите уйти…

– К сожалению…

Делать нечего – остаемся.

– А пообедать разрешите?

– Сделайте милость. Здесь и выпивочка найдется… Не правда ли, Зоя Петровна?..

Зоя Петровна пытается растянуть губы в угодливую улыбку. А растягиваются они в жалкую испуганную гримасу.

Почем-Соль дергает скулами, теребит бородавочку и разворачивает один за другим мандаты, каждый величиной с полотняную наволочку.

На креслах, на диване, на стульях шатовские посетители, лишенные аппетита и разговорчивости.

В час ночи на двух грузовых автомобилях мы компанией человек в шестьдесят отправляемся на Лубянку.

Есенин деловито и строго нагрузил себя, меня, Почем-Соль подушками Зои Петровны, одеялами, головками сыра, гусями, курами, свиными корейками и телячьей ножкой…»

Бывший начальник Секретного отдела ВЧК Тимофей Самсонов в своей пространной статье в «Огоньке», сделав несколько упреков в адрес Мариенгофа за его необъективность, и подчеркнув сложность политической обстановки, в которой чекистам приходилось обезвреживать шпионов, контрреволюционеров и спекулянтов, почему-то вдруг особое внимание в данной операции обращает на поведение третьего лица из Есенинской компании – Почем-Соль:

«Более строптивым, насколько мне помнится, оказался Почем-Соль. Для безошибочности будем называть “строптивого” “Почем-Кишмиш”. Располагая длинными мандатами от правительственных учреждений, он размахивал ими перед моими глазами и шумно кричал, что он важная персона, что он никак не может позволить, чтобы его задержали “какие-то агенты ВЧК”. У меня произошел с ним такой любопытный разговор:

– Ваши документы?

– А вы кто такой?

– Я – представитель ВЧК и имею право задерживать всех тех, кто перешагнет за порог этой квартиры.

– Я хочу посмотреть ваши полномочия.

– Пожалуйста.

Я протянул ему ордер за подписью того, кого уже нет, но от чьего имени трепетали капиталисты всего мира, и все враги трудящихся (несомненно, подпись Дзержинского. – П. Р.)

– Ко мне это не относится, – заявил “Почем-Кишмиш”. – Я ответственный работник, меня задерживать никто не может, и всякий, кто это сделает, будет за это сурово отвечать…»

И дальше Самсонов передает эту перепалку, в конце которой “Почем-Кишмиш” заявляет ему:

«Меня внизу ждет правительственная машина. Вы должны мне разрешить отпустить ее в гараж.

– Не беспокойтесь, мы об этом заранее знали (курсив. – П. Р. ), – сказал я. – На вашей машине уже поехали наши товарищи в ВЧК с извещением о вашем задержании. Они, кстати, и машину поставят в гараж ВЧК, чтобы на ней не разъезжали те, кому она не предназначена.

– Но ведь это невозможно!

– Возможно или нет, но это так, и вам отсюда до ВЧК придется вместе с вашими друзьями отправиться уже в нашем чекистском грузовике.

– Тогда разрешите мне позвонить о себе на службу.

– Никакой нужды в этом нет, на службе уже знают о ваших подвигах …» (курсив мой. – П. Р. ).

Эта до сих пор не рассекреченная операция чекистов и особенно беспрецедентный факт опубликования некоторых обстоятельств дела порождают множество вопросов. Тем более что три автора, написавшие о ней, сделали все возможное, чтобы выглядеть самим поприличнее, но всячески исказить истину.

Ройзман пытался доказать непричастность к ней своей «конторы» – ВЧК. Мариенгоф как опытный интриган сказал только то, что способно показать его надежнейшим другом Есенина, готовым следовать за ним не только в Чекушку, но и на край света. А вот Самсонов почему-то вдруг пытается еще глубже законспирировать уже упрятанного Мариенгофом под кличками Молабух и Почем-Соль чекиста Григория Колобова. Называет его Почем-Кишмиш, но ни разу не обнародовав настоящего имени.

Возможно, кто-то возразит, апеллируя тем, что по прошествии восьми лет человек забыл фамилию, а в вышедшем тогда «Романе без вранья» она отсутствовала. Вот и пришлось использовать прием Мариенгофа. Однако вместе со статьей в журнале «Огонек» были помещены две фотографии.

На одной из них запечатлены тридцать (Мариенгоф указал шестьдесят!) задержанных «гостей» Зои Шатовой. В подписи указана только фамилия Есенина, который вопреки приказу Т. Самсонова все-таки наклонил немного голову, в результате чего тень от шляпы «затушевала» лицо и он плохо различим. Рядом сидит Мариенгоф. Он без шляпы и потому легко узнаваем как человек не стеснительный в любых ситуациях. Колобова определить невозможно. Да его, скорее всего, и не фотографировали вообще.