Петр Радечко - Реабилитированный Есенин

А каталоги образов, чтобы так называемое стихотворение можно было читать, как сверху вниз, так и снизу вверх, Есенину были совсем не нужны. Как и основной постулат Шершеневича и Мариенгофа: «Тема, содержание – слепая кишка искусства».

Кстати, после разрыва с имажинистами в 1923 году Есенин отказался от перенасыщения стихов образами, зато стал писать по-пушкински просто и гениально. Его поэзия последних двух лет подобна журчанию кристально чистого горного ручейка, что делает ее любимой уже для многих поколений россиян.

Творчество Есенина еще на первом его этапе отличалось, по выражению его петроградского друга Владимира Чернявского, своей «поэтической внешкольностью (курсив мой. – П. Р. ), привлекало неподдельной новизной и самобытностью, в результате чего поэт быстро приобретал известность (С. А. Есенин в воспоминаниях современников. т. 1. С. 204). А освободившись от назойливого кривляния и неизменного эпатажа «образоносцев», в своей автобиографии, написанной 20 июня 1924 года, он высказал буквально следующее:

«Искусство для меня не затейливость узоров, а самое необходимое слово того языка, которым я хочу себя выразить. Поэтому основанное в 1919 году течение имажинизм, с одной стороны, мной, а с другой – Шершеневичем, хоть и повернуло формальную русскую поэзию по другому руслу восприятия, но зато не дало никому еще права претендовать на талант. Сейчас я отрицаю всякие школы. Считаю, что поэт и не может держаться определенной какой-нибудь школы. Это его связывает по рукам и ногам. Только свободный человек может принести свободное слово» (Сергей Есенин. ПСС. т. 7, кн. 1. С. 17).

Современники Есенина относительно имажинизма высказывались не так корректно. Вот, например, что писал по этому поводу Илья Эренбург в своей книге «Люди, годы, жизнь» (М., 1961. Кн. 1–2. С. 588):

«Если футуризм, несмотря на желтую кофту и лорнетку Бурлюка, был большим художественным и общественным явлением, то имажинизм мне всегда казался наспех сделанной вывеской для группы литераторов. Есенин любил драки; и как в гимназии «греки» дрались с «персами», так он охотно пошел к имажинистам, чтобы драться с футуристами. Все это даже не страница его биографии, а несколько сносок, способных заинтересовать только литературоведа.

Обиднее всего было видеть возле Есенина людей глубоко случайных, ту окололитературную банду, которая любила (да и поныне любит) пить чужую водку, греться у чужой славы и прятаться за чужой авторитет».

Валерий Брюсов, у которого, как отмечал Есенин, «все мы учились», писал в журнале «Печать и революция» (№ 7. 1922. С. 59):

«У Есенина четкие образы, певучий стих и легкие, хотя однообразные ритмы; но все эти достоинства противоречат имажинизму, и его влияние было скорее вредным для поэзии Есенина».

Писатель и кинокритик Юрий Тынянов отмечал, что «самое неубедительное родство у него (Есенина. – П. Р .) – с имажинистами» (Русский современник. Л., 1924. № 4. С. 211).

«Явлением диким и хищническим» назвал имажинизм Осип Мандельштам.

«Если имажинизм, почти не бывший, весь вышел, то Есенин еще впереди», – писал осведомленный Троцкий еще в 1922 году (Троцкий, Л. Литература и революция. М., 1991. С. 64).

Всеволод Рождественский в статье «Сергей Есенин» (С. А. Есенин в воспоминаниях современников. т. 2. С. 109–110) рассказал о том, как поэт в 1924 году отвечал на назойливые вопросы Ильи Садофьева об имажинизме:

«Имажинизм? А разве был такой? Я, право, и думать о нем забыл. <���…>

– Но все-таки?.. – продолжал настаивать Садофьев. <���…>

– Навязали мне этот имажинизм на шею – словно сам я его и выдумал. Это Кусиков с Шершеневичем придумали, озорства ради. А Мариенгоф им поддакивал…»

А вот как передал слова Есенина на эту тему Матвей Ройзман в своей книге на странице 125:

«Вот что, Мотя, запомни: имажинизм начинается с меня, и кончится мной!»

В какой-то степени подтверждением этих слов являются «Наброски со стороны» поэта Сергея Спасского (С. А. Есенин: материалы к биографии. М., 1992. С. 198–202): «Друзья были достаточно пресными, чтобы стать длительными попутчиками Есенина. <���…> Некоторые новые собратья относились к Есенину откровенно корыстно и устраивали собственные дела под прикрытием его имени. Таков был, например, Александр Кусиков, упомянутый Горьким в его воспоминаниях о Есенине. Пытаясь пробить себе дорогу, Кусиков паразитировал на многих известных поэтах <���…>

Другим примером может служить Вадим Шершеневич. <���…> Всю жизнь блистал он отраженным светом. <���…> В противовес Маяковскому, Шершеневич изобрел свой «имажинизм».

Есенин был осторожен в оценках своих товарищей. Хвалил Николая Эрдмана, тогда написавшего несколько своеобразных стихотворений.

– Я просто боюсь Кусикова, – полушутливо, полусерьезно говорил Есенин, оглядываясь по сторонам, – вцепится в шею – не отдерешь. А этому (назвал он по имени) я говорю – ну что ты ходишь с таким гладким пробором. Так и хочется разлохматить» (Речь, безусловно, шла о Мариенгофе – П.Р.)

В предыдущей главе мы цитировали воспоминания Августы Миклашевской. В них есть и строки о том, что Мариенгоф покровительственно поучал Сергея, хотя он был неизмеримо глубже, умнее его. Литературовед Виктор Мануйлов познакомился с имажинистами раньше А. Миклашевской и относительно их взаимоотношений высказался таким образом: «Еще в 1921 году я замечал, что Есенина раздражало снисходительно покровительственное отношение к нему имажинистов, от которых он уже отходил в своем творчестве. И, конечно, уже тогда Шершеневич и Мариенгоф понимали, насколько Есенин талантливее их. <���…> Шершеневич и Мариенгоф более нуждались в сотрудничестве с Есениным, чем он в их поддержке» (С. А. Есенин в воспоминаниях современников. Т. 2. С. 168–169).

А Владимир Маяковский в интервью рижской газете «День» в 1922 году назвал имажинистов «крошечной группкой, которая уже выдыхается, и отметил, что «из всех них останется лишь Есенин» (Маяковский, В. Соч. т. 13. С. 217).

Подводя итоги высказываниям современников Есенина о роли имажинизма в его судьбе и творчестве, вернемся снова к рецензии литератора-эмигранта Вячеслава Ходасевича на «Роман без вранья». Относительно слов Мариенгофа о необходимости школы для Есенина он написал следующее: «Вся имажинистская школа» тем отчасти и поддержала себя в литературном отношении, что примазалась к тому же Есенину: точнее затащила к себе Есенина, как затаскивают богатого парня в кабак, чтобы за его счет кутнуть. <���…> Истинный герой книги – не Есенин, а та банда, которой он был окружен, и тот фон, тот общий порядок, при котором эта банда могла жить и работать» (газета «Возрождение». Париж, 1927. № 751).