Петр Радечко - Реабилитированный Есенин

Я очень рад, что мы разошлись. Но где у Вас задница, где голова, понять трудно. Неужели Вы не додумались (когда я Вас вообще за этот год игнорировал), что, не желая работать с Вами, я уступлю Вам, как дурак то, что было названо не мной одним, а многими из нас.

Уберите с Ваших дел общее название «Ассоциация Вольнодумцев», живите и богатейте, чтоб нам не встречаться и не ссориться. 24/ VIII – 24 С. Есенин».

Запомним для себя есенинские слова: «Я Вас вообще за этот год игнорировал». То есть почти со дня своего возвращения из-за границы – 3/ VIII – 1923 года.

Потерпев фиаско на журнально-литературном фронте, самотитулованный вождь «образоносцев» свое основное внимание по-нэпмановски, сосредоточил на работе кафе «Калоша». Оно приносило гораздо больший доход, чем журнал. А приготовленные его поварами ростбифы под фирменным названием «Мариенгоф», пользовались большей популярностью, чем так называемая стихотворная кровоточащая стряпня этой Мясорубки. Прирожденный деляга нашел свое призвание. И был вполне этим доволен. До окончания нэпа, о котором он жалел всю оставшуюся жизнь.

После смерти Сергея Есенина и опубликования элегии «До свиданья, друг мой, до свиданья» Владимир Маяковский писал: «Поэтам СССР был дан социальный заказ написать стихи об Есенине. Заказ исключительный, важный и срочный, так как есенинские строки начали действовать быстро и без промаха. Заказ приняли многие. Но что написать? Как написать?

Появились стихи, статьи, воспоминания, очерки и даже драмы. По-моему, 99 % написанного об Есенине просто чушь или вредная чушь…» (Маяковский, В. Соч.: в 2 т. М., 1988. т. 2. С. 678).

Не пройдет и пяти лет, как сам «горлан» и «главарь» ЛЕФа окажется в таком же положении, как Есенин в декабре 1925-го. И вновь виновником трагедии будет не существующая система уничтожения российских талантов, а непосредственный обладатель его. Но пока что Маяковский не понимает этого и по принципу «кому война, а кому – мать родна!» пытается своим стихом «Сергею Есенину» и кощунственной статьей «Как делать стихи» добиться для себя еще большего расположения власть имущих.

Он ругает «мелкие стихи есенинских друзей», а заодно и своего друга Безыменского; стихи есенинских «врагов», называя их поповскими; критиков – во главе с вечно оскорбляемым без всяких на то причин Коганом, а также «дурнопахнущие книжонки» Крученых. И все ради того чтобы подчеркнуть исключительную важность своего стихотворения, с помощью которого оболванивал народ тем, что Есенин, якобы, прежде чем покончить с собой, перерезал себе вены перочинным ножом. Ему в голову не приходит мысль о том, как можно в таком состоянии изготовить удавку и закрепить ее на вертикальной трубе на высоте более трех с половиной метров, и не остаться с головы до ног залитым кровью.

Очевидно, стремление как можно скорее и лучше выполнить «социальный заказ» не позволяло ему, свято верящему в официальную версию горячо поддерживаемой им власти, здраво подумать о произошедшем.

Не оказался пророком Маяковский и в другом. Далее он писал: «Мало поможет для борьбы с вредом последнего есенинского стиха и проза о нем».

Что касается творений Крученых, Ревякина, Лелевича и иже с ними, ныне абсолютно забытых, это действительно так. Что же касается прозы Мариенгофа, и в частности пресловутого «Романа без вранья», можно сказать – помогла. Правда, не «для борьбы (какой-то интернациональный стиль! – П. Р. ) с вредом последнего есенинского стиха», а непосредственно с репутацией поэта, со всем его творческим наследием.

Вспомним слова Корнелия Зелинского из письма другу Есенина Николаю Вержбицкому: «Если Дантес убил Пушкина, то Мариенгоф на добрые три десятилетия убил славу Есенина…» А это, согласитесь, посильнее подмены Маяковским последней строки из «До свиданья…» своей: «Сделать жизнь значительно трудней».

Всем известно, что «сделать жизнь» в тех условиях не удалось и самому «горлану, главарю».

Превзойти Маяковского в выполнении «социального заказа» помогли Мариенгофу не его исключительные способности, которых не было, а безудержное вранье, скорее всего, рекомендованное ему высокими покровителями. Сыграл роковую роль и момент личного присутствия. Ведь известно, что ложь, даже самая невероятная, кажется правдоподобной и достигает своей подлой цели именно тогда, когда замешивается на мелкой, но действительной бытовой основе.

А теперь проанализируем достоверность самого «правдивого» в истории мировой литературы произведения – «Романа без вранья», чтобы убедить читателя в том, что по своей «безгрешности» оно вполне может соперничать с известными книгами Бюргера и Распе о всемирно известном бароне Мюнхгаузене. С одной лишь той разницей, что Мюнхгаузен в своих рассказах всегда добр и великодушен, действует по принципу: не хочешь – не слушай, а врать не мешай. А вот духовный наследник Мюнхгаузена – Мариенгоф врет со злым умыслом, с завистью, желчью, стараясь унизить всех и каждого, чтобы затем на их жалком фоне самому выглядеть талантливым, мудрым, удачливым и недосягаемым.

Врет Мариенгоф в своем самом «правдивом» романе, да и в других творениях, с первой и до последней строки. Его современники все это увидели и единодушно отвернулись от него, в результате чего новоявленному «романисту» (в романе всего-то около 100 страниц!) пришлось уехать из столицы в Ленинград.

Сейчас же, после 60-летнего забвения этой дрянной повестушки, установить все несоответствия действительности трудно, да и нет в том большой необходимости. Отметим лишь главное из того, что дает основание говорить о беспардонной наглости и нечистоплотности автора при написании этого позорно известного «романа», являющегося составной частью так называемой «Бессмертной трилогии». Естественно, без повторения тех многочисленных фактов, которые были убедительно опровергнуты в предыдущих главах.

В этой трилогии (М.: Вагриус, 2000. с. 16) читаем: «Стоял теплый августовский день. Мой стол в издательстве помещался у окна. По улице ровными каменными рядами шли латыши. Казалось, что шинели их сшиты не из серого солдатского сукна, а из стали. Впереди несли стяг, на котором было написано:

МЫ ТРЕБУЕМ МАССОВОГО ТЕРРОРА.

Меня кто-то легонько тронул за плечо:

– Скажите, товарищ, могу я пройти к заведующему издательством Константину Степановичу Еремееву? <���…>