Петр Радечко - Реабилитированный Есенин

Измученный бездомьем, преследованием милиции и ГПУ, Есенин искал тихую гавань, где можно было бы спрятаться от этой славы и жить в человеческих условиях, поселив туда же и сестер. Чтобы ему не докучали всевозможные «друзья» и явные недруги. Именно это он мог получить в Троицком переулке у Софьи Толстой.

А теперь расскажем о том, которой из шести дочерей Шаляпина, «рыженькой, веснушчатой дурнушке», Есенин будто бы говорил «ласковые слова» и якобы собирался отдать свое сердце. Чтобы нас не заподозрили в предвзятости, уличить в наглой и подлой выдумке потомка барона Мюнхгаузена на этот раз нам поможет один из создателей имажинизма, уже знакомый нам Рюрик Ивнев. В свей книге «У подножия Мтацминды» (с. 87) он пишет о том, какой разговор вел однажды с ним Есенин:

«Я познакомился с внучкой Льва Толстого и с племянницей Шаляпина (курсив мой. – П. Р .). Обе, мне кажется, согласятся, если я сделаю предложение, и хочу от тебя услышать совет, на которой из них мне остановить выбор?

– А тебе разве все равно, на какой? – спросил я с деланным удивлением, понимая, что это шутка.

Но Есенину так хотелось, чтобы я сделал хотя бы вид, что верю в серьезность вопроса. Не знаю, разгадал ли мои мысли Есенин, но он продолжал разговор, стараясь быть вполне серьезным.

– Дело не в том, все равно или не все равно… Главное в том, что я хочу знать, какое имя звучит более громко.

– В таком случае я должен тебе сказать вполне откровенно, что оба имени звучат громко.

Есенин засмеялся.

– Не могу же я жениться на двух именах!

– Не можешь.

– Тогда как же мне быть?

– Не жениться совсем.

– Нет, я должен жениться.

– Тогда сам выбирай.

– А ты не хочешь?

– Не не хочу, а не могу. Я сказал свое мнение. Оба имени звучат громко.

Есенин с досадой махнул рукой. А через несколько секунд он расхохотался и сказал:

– Тебя никак не проведешь! – И после паузы добавил: – Вот что, Рюрик. Я женюсь на Софье Андреевне Толстой.

В скором времени состоялся брак Есенина с С. А. Толстой.

Есенин так любил шутить и балагурить и делал это настолько тонко и умно, что ему часто удавалось ловить многих «на удочку». Мне рассказывали уже значительно позже некоторые из тех, с кем говорил Есенин о своем тогда еще только предполагавшемся браке, что они до сих пор убеждены, что Есенин всерьез спрашивал их совета, на ком жениться, на Толстой или на Шаляпиной».

Таким образом, Мариенгоф снова уличен во лжи. И посрамлен. И не кем-нибудь, а наиболее авторитетным имажинистом Рюриком Ивневым, который, зная содержание «Романа без вранья», детально рассказал о шутке Есенина. И убедительно.

Во-первых, судя по тому, что Есенин говорил о своем знакомстве с Софьей Толстой, речь идет именно о лете 1925 года. С Мариенгофом к тому времени Есенин почти два года не общался. А не только не обнимал его за шею и не шептал о своем секрете в ухо «лучшему другу». Здесь также необходимо напомнить читателю, что Федор Шаляпин еще весной 1922 года отказался возвращаться из гастрольной поездке за рубежом и остался в Париже. С ним там жили его дети от первого брака – Лидия, Борис, Федор, Татьяна и дети от второго брака – Марина, Марфа, Дассия и дети Марии Валентиновны (второй жены) – Эдуард и Стэлла. В Москве осталась только самая старшая дочь певца и Иолы Игнатьевны Торнаги-Шаляпиной – Ирина. Но кататься с Есениным и Мариенгофом она не могла, потому что была уже замужем.

Кроме того, не мог потомок Мюнхгаузена в 1925 году ни кататься с Есениным, Коненковым и дочерями Шаляпина на автомобиле, ни благоговейно млеть перед самим Шаляпиным на Кузнецком мосту. Ведь, как он сам написал, эти события разделяло всего лишь несколько месяцев.

Во-вторых, речь шла не о «веснушчатой дурнушке» – дочери Шаляпина (впрочем, дурнушек у него не было!), а о племяннице. Получается, что есенинская шутка попала в ухо «романиста» не из уст ее автора, а от того, кто слышал звон, но даже не захотел определить из какой колокольни он исходит. Ведь «романиста» интересовала не истина. В его задачу входило – как на обрывках всевозможных слухов погуще замазать светлый образ певца России.

Притом мнимому барону так хотелось лишний раз подчеркнуть особую доверительность Есенина. Он пишет, что поэт не скрывал от него даже самое сокровенное. И потому не говорил вслух, а шептал на ухо, чтобы, не дай Бог, никто не подслушал их секретный разговор и не предложил его избранницам свои руку и сердце.

Оказалось же, что Есенин многих разыгрывал такой шуткой. Но только не озлобившегося на него завистника Мариенгофа. Того, который не в пример Есенину, так и не смог обрести хоть капельку шаляпинской славы, к чему так стремился. Сжигаемый злобой на великого певца, этот циничный «барон» в конце концов дважды обозвал его, простите, г… (Бессмертная трилогия. С. 459). А ведь Шаляпин ему тоже ничего плохого не сделал. Скорее всего, даже не знал о его существовании. Что ж, гениям подонки мстят.

Неправдоподобность и гиперболичность россказней потомка барона Мюнхгаузена является характерной особенностью его «правдивых романов». Приведем наиболее типичный образчик такого веселого трепа из только что названной книги (с. 29–30):

«Как-то разбрелись на ночь. Есенин поехал к Кусикову на Арбат, а я примостился на диване в кабинете правления знаменитого когда-то и единственного в своем роде “Кафе поэтов”. <���…>

Оставшись ночевать в Союзе, я условился с Есениным, что поутру он завернет за мной, а там вместе на подмосковную дачу к одному приятелю.

Солнце разбудило меня раньше. Весна стояла чудесная.

Я протер глаза и протянул руку к стулу за часами. Часов не оказалось. Стал шарить под диваном, под стулом, в изголовье… Сперли!

Погрустнел.

Вспомнил, что в бумажнике у меня было денег обедов на пять – сумма изрядная.

Забеспокоился. Бумажника тоже не оказалось.

– Вот сволочи!

Захотел встать – исчезли ботинки…

Вздумал натянуть брюки – увы, натягивать было нечего.

Так постепенно я обнаруживал одну за другой пропажи: часы… бумажник… ботинки… брюки… пиджак… носки… панталоны… галстук…

Самое смешное было в такой постепенности обнаруживаний, в чередовании изумлений.

Если бы не Есенин, так и сидеть мне до четырех часов дня в чем мать родила в пустом, запертом на тяжелый замок кафе».

Все здесь скомбинировано на забаву невнимательного читателя-подростка. Вот, мол, полюбуйтесь, какой Мариенгоф-юморист. Но если подумать здраво, приходишь в недоумение. Ведь кто ложится спать в административном здании на диване «в чем мать родила»? Без простыни и одеяла. Какая ни чудесная стояла тогда весна, но это все-таки весна. Уж не околел бы наш доблестный Мюнхгаузен в таком наряде на голом диване?