Игорь Голованов - Константы фольклорного сознания в устной народной прозе Урала (XX–XXI вв.)

Своеобразие легенд диктуется и их эсхатологической направленностью. Мы располагаем текстами, записанными в середине 1940-х годов, в которых содержатся предсказания о трагических событиях ХХ века: войне, жертвах, страданиях. В этих произведениях актуализируется традиционный мифологический комплекс представлений о смерти как начале жизни в новом качестве.

В одной из легенд рассказывается о странном случае с неким мужчиной. Старик завел мужчину в подполье, где стояли два гроба: «Он открыл крышку первого и увидел, что гроб полон крови. Старик сказал: «Будет, что вот так станет литься кровь». Открывает крышку второго гроба. А в нем всякие цветы. Старик говорит: «Вот будет война, и кто переживет ее, тот будет так хорошо жить». Старик поставил условие-запрет: «не рассказывать никому об увиденном, но мужчина нарушил запрет и через два дня умер» (Архив А. И. Лазарева, далее – АЛ; зап. В. П. Бирюковым в 1944 году в г. Шадринске Курганской обл. от А. Е. Вагановой, 1923 г.р.). Характерно использование в приведенном тексте древнего запрета на распространение сакральной информации. В другой записанной на Урале легенде говорится о «железных птицах», которые «начнут летать», а «земля вся проволокой будет окутана» (АЛ; зап. В. П. Бирюковым в 1943 году от жительницы Шадринского р-на Курганской обл.). Еще один вариант подобных произведений повествует о двух звездах, появление которых связывают с началом войны: «Они шли, шли, и одна ушла вверх, а другая вниз и потерялась» (АЛ; зап. В. П. Бирюковым в 1943 году в г. Шадринске Курганской обл. от Е. В. Смориной, 1865 г.р.).

Примечательно, что эти легенды, рассказанные в начале Великой Отечественной войны, по словам фольклороносителя, слышаны им раньше: первая – в 1939 году, вторая – в 1940 году. Даже если это было не так, рассказчик должен утверждать именно о такой временной отнесенности, иначе легенды не выполняли бы своей функции предсказания грядущих катастроф.

Легенда может быть обращена и к образам исторических персонажей – как правило, в текстах, организованных мотивом запрятывания кладов. Однако смыслообразующим фактором в таких текстах оказывается не упоминаемая историческая личность, а утопическая вера рассказчика в возможность обретения счастья через открытие клада, что, собственно, и делает подобные тексты легендами.

В связи с мотивом сокрытия клада могут проявляться магические способности героя: «Сказывают, есть такие места, которые Ермаком закляты. Туда он свои клады хоронил. И пононе пойдет кто туда купаться, его нечисть эта самая за ноги на дно тянет» [Немирович-Данченко 1904: 74]. Помимо образа Ермака, в уральских легендах нередко упоминается Пугачев: «Через эти места в горах проходил Пугачев… Говорят, что он здесь золото церковное закопал, и где эти клады лежат, там, говорят, кресты выходят или живой человек чудится» (Архив кафедры древней литературы и фольклора УрГУ, далее – АКДЛФ УрГУ; зап. Г. Миролюбовой и Т. Н. Якунцевой в 1979 году в г. Нязепетровске Челябинской обл. от Н. Я. Данкова, 1913 г.р., № 163).

Обращает на себя внимание, что в легендах с мотивом кладоискательства часто различим элемент былички: антропоморфные персонажи имеют связь с нечистой силой, с оборотнями. Однако в легендах эти персонажи подробно не характеризуются, не выступают в разносторонних своих проявлениях. О них даются самые смутные, но вместе с тем будоражащие воображение сведения. Таков, например, клад, спрятанный в Соколиной пещере недалеко от села Айлино Челябинской области и охраняемый от посягательств «непосвященных» нечистой силой, представленной в зооморфной форме: «Раньше пещера была большая. Ее обнаружили пугачевцы и зарыли здесь богатый клад. Чтобы клад никто не разыскал, они доверили его охрану нечистой силе в образе заколдованного филина, который стонал и ухал по ночам, отпугивая людей от пещеры. Долгие годы филин ждал возвращения хозяев, а не дождавшись, перед смертью, обрушил своды пещеры, навечно похоронил богатства. Так до сих пор они и лежат в глубине скалы» [Легенды и были 1994: 141]. В записанной в поселке Пороги легенде о кладе, спрятанном пугачевцами на правом берегу Ая, недалеко от башкирской деревни Асылгужино, повествуется о том, что в прибрежных скалах есть небольшая пещера. В ней по приказу Пугачева был зарыт клад золотых и серебряных монет: «Доступ к нему стерегут маленькие змейки-медянки» [Там же: 142].

Самым сложным и многообразно коммуникативно востребованным из жанров несказочной прозы является предание . Как и легенды, эти произведения могут проливать свет на факты местной истории, весьма удаленные по времени от коммуникативной ситуации. Не случайно В. К. Соколова понимает под преданиями «передаваемую из поколения в поколение устную народную летопись; основное назначение их – сохранить память о важных событиях и деятелях истории, дать им оценку» [Соколова 1970: 252].

Важнейшая коммуникативная функция преданий – удовлетворять познавательные потребности человека. Предания воспроизводятся при трансляции информации от поколения к поколению, от местного жителя к приезжему или в коммуникации местных жителей, когда требуется дать уточнение, продемонстрировать осведомленность в знании каких-либо фактов местной истории. У преданий нет устойчивых форм повествования (с определенными зачинами, концовками, приемами развития действия), они имеют свободную форму. Однако через частное, конкретное в преданиях изображается общее, типическое.

Под преданием, по определению В. П. Кругляшовой, понимается «рассказ, в народном представлении заслуживающий доверия, о жизни в прошлые времена, о лицах, которых рассказчик не видел, о событиях, в которых не участвовал. Это рассказы о жизни, ставшей историей» [Кругляшова 1974: 6]. Следует подчеркнуть, что в преданиях содержится «не история как таковая, а народные представления об истории…» [Там же].

В основе каждого предания лежит исторический факт. В топонимических преданиях этот факт «вспоминается» в связи с географическим названием. Данная группа произведений организуется художественно-эмоциональным вопросом «откуда пошло то или иное название?» (см. [Лазарев 1970: 73–82; Голованов 1998: 35–38]). В этих текстах фольклорная личность, отталкиваясь от фактов языка, обращается к реальным (или мыслимым как реальные) историческим фактам, образно переосмысливает их, придает им социальную, эмоционально-эстетическую, художественную окраску.

Исторические предания, героями которых выступают исторические деятели, представляют собой своеобразный итог развития народной исторической прозы. Художественные задачи в них решаются при помощи мифологических мотивов и схем. В уральских преданиях интерес к исторической личности связан прежде всего с образами «народных заступников» – Ермака, Емельяна Пугачева, Салавата Юлаева. Близок к названным героям и образ Петра I. В большинстве текстов преданий при изображении народного вождя, заступника или царя используются одни и те же традиционные приемы и средства, ведущие свое начало из мифа, каждый из образов генетически восходит к древним патриархально-родовым представлениям о вожде.