Вольфганг Випперман - Европейский фашизм в сравнении: 1922-1982

Каждая книга имеет свою судьбу. Некоторые из них устаревают, вытесняются другими изданиями, и, в конечном счете, их забывают. Но есть и такие книги, которые остаются востребованными, несмотря на время, и хотя они требуют отдельных поправок, их главные тезисы сохраняют актуальность. Предлагаемая книга, немецкий оригинал которой был опубликован еще в 1983 году (в 1992 году вышел китайский перевод), принадлежит ко второй категории, поскольку содержит неоспоримый основной тезис. Он заключен уже в названии – «Европейский фашизм в сравнении» – и состоит в том, что были и все еще есть режимы, которые следует рассматривать как фашистские, поскольку сравнение обнаруживает в них значительные общие черты [200]. Это касается уже внешнего облика таких фашистских партий – их мундиров и иерархического устройства; далее, их псевдорелигиозного политического стиля, прославляющего насилие; и, наконец, их идеологии (антисоциалистической или антикапиталистической, модернистской или антимодернистской, националистической и главным образом расистской), имеющей программный, а не просто пропагандистский характер.

Конечно, имеются различия в фашистских движениях, зависящие от их социально-экономических предпосылок, поскольку эти движения возникли и развились как в высокоразвитых, так и в слаборазвитых капиталистических обществах; но эти экономические и социальные структуры мало на них влияли. Таким образом, между влиянием фашистской партии и уровнем развития капиталистического общества нет определенной и постоянной зависимости. Это ставит под сомнение как марксистские классовые теории, так и буржуазные теории модернизации [201].

Не опровергнут, однако, неизменно повторяемый марксистами тезис о прокапиталистической основной функции фашизма. Впрочем, он не объясняет, почему все фашистские партии имели некапиталистическую социальную базу. Их члены и их избиратели происходили из всех социальных слоев, и преимущественно из мелкой буржуазии [202]. И все же было бы ошибкой считать фашистские партии «мелкобуржуазными» или, тем более, «народными» партиями. По-видимому, более важное значение имели не социальные, а социально-психологические факторы [203], причем не следует недооценивать роль и притягательную силу фашистской идеологии.

Фашистские партии пришли к власти в тех странах, где существовало равновесие социальных классовых сил, вследствие чего там образовался «союз» между консервативными элитами и партиями, с одной стороны, и фашистскими движениями, с другой [204]. В итальянском «нормальном» фашизме [205]этот «союз» в основном сохранился. Но в Германии фашистская исполнительная власть смогла добиться далеко идущей самостоятельности, что позволило ей осуществить свою расистскую программу беспримерно радикальным и жестоким образом. Во внутренней политике в эту программу входила «очистка народного тела» от всех «асоциальных» и «наследственно больных» элементов, а во внешней – конструирование иерархического «расового порядка». Поэтому резким немецкого «радикального» фашизма можно назвать «расовым государством [206].

Некоторые фашистские режимы в Восточной и Южной Европе отличаются как от итальянского «нормального», так и от немецкого «радикального» фашизма, так как в этих странах не было вовсе никаких фашистских партий или они были крайне слабы. Здесь фашизм спускался «сверху», а не поднимался к власти снизу в виде массовой фашистской партии, причем он больше опирался на полицию и армию, чем на уже имеющуюся фашистскую партию, если она вообще была [207].

Всего было три варианта фашизма, находившегося у власти: итальянский «нормальный» фашизм, немецкий «радикальный» фашизм и фашизм «сверху» в балтийских странах, Польше, Венгрии, Румынии, а также в Испании и Португалии. Особый случай представляли фашистские режимы-сателлиты в Хорватии, Словении, а также кратковременное господство «Скрещенных стрел» в Венгрии в конце войны. С известным основанием можно, наконец, считать фашистскими некоторые партии и режимы, возникшие после 1945 года [208].

Следует отличать фашистские партии от фашизма, стоящего у власти, и точно так же – итальянский «нормальный» фашизм от немецкого «радикального» фашизма и оба последних – от фашизма «сверху». Наконец, необходимо учитывать еще «неофашистские» партии и режимы. Таким образом, фашизм имеет различные «разновидности» [209]. Несмотря на это, не возникает сомнения в правомерности общего понятия фашизма.

Однако именно этот тезис теперь оспаривается еще больше, чем во время возникновения этой книги. Утверждают, что фашизма не было вообще, во всяком случае вне Италии. Какие же аргументы выдвигаются против применения общего понятия фашизма?

В первую очередь это политические аргументы. Указанная направленность отчетливо видна в высказывании американского историка Генри Эшби Тернера, который в 1972 году выразил опасение, что «нашу систему вряд ли можно защитить», если соответствует действительности «широко распространенная точка зрения, что фашизм есть продукт современного капитализма» [210]. Впрочем, Тернер не оспаривает в принципе общее понятие фашизма, а выступает лишь против основной аксиомы марксистских теоретиков, по которой фашизм возник исключительно в капиталистических обществах и никоим образом не случайно, а с целью установить, по заданию или в союзе с определенными капиталистическими «элементами», «открытую террористическую диктатуру». Еще более радикально и решительно выступил против использования общего понятия фашизма немецкий политолог Карл Дитрих Брахер в ряде своих публикаций [211]. Брахер хотел бы вообще видеть в понятии фашизма лишь «продукт» происходившего в это время на Западе «ренессанса марксизма», прямо угрожавшего парламентской демократии и свободе. Для боннского коллеги Брахера Ганса Гельмута Кнеттера фашизм не что иное, как «недопустимо обобщенное обозначение, применяемое крайними левыми во внутриполитической борьбе» [212].

Политически мотивированная критика общего понятия фашизма особенно обострилась в воссоединенной Германии. Наряду с политиками некоторые политологи и даже историки утверждают, что фашизм и особенно антифашизм [213]– «коммунистические лозунги», заимствованные из языка пропаганды ГДР, а также из словесного арсенала «левых экстремистов», стремящихся не только дискредитировать своих политических противников «пугалом фашизма» [214], но и подорвать капиталистическую экономическую систему и основы парламентского строя.

Эта политически мотивированная лингвистическая критика выражается столь же политически направленной языковой установкой, проявляющей уже почти оруэлловские черты. В нынешней Германии предпочитают не употреблять слово «фашизм», а говорить о «национал-социализме», «третьем рейхе» или просто о «Гитлере», если имеется в виду прошлый немецкий фашизм; а если речь идет о современных фашистских движениях в Германии и за ее пределами, их называют «праворадикальными», «правоэкстремистскими» или просто «экстремистскими». Но такие стражи политической корректности немецкого языка не замечают, что этим они себя изолируют от окружающего мира, поскольку в соседних с Германией западных и восточных странах понятие «фашизм» находится в общем употреблении: им по-прежнему пользуются и в научном, и в повседневном языке.