Леонид Кербер - Туполевская шарага

За окном темно, скоро уже ночь, а вопросам нет конца. Всё же постепенно народ расходится, остаётся небольшая группа, видимо, ближайших сотрудников Туполева, многих из которых мы не знаем. Вероятно, они вошли в его окружение уже в ЦКБ-29.

А. Н. Туполев рассказывает – уже много времени как мы вас включаем в списки нужных для работы специалистов, но всё безрезультатно, ГУЛАГ [15]тщетно разыскивал в своих кладовых, от Минска и до Колымы, от Джезказгана и до Норильска. «Слава Аллаху, что нашли живыми, могло бы быть и иначе, – с грустью говорит старик [16], – ведь многих, ох, очень многих так и не нашли».

Задаём вопросы и мы. Выясняется, что в ЦКБ-29 три самостоятельных бюро – В. М. Петлякова, которое проектирует высотный истребитель – проект 100, В. М. Мясищева, конструирующего дальний высотный бомбардировщик – проект 102, и Туполева, разрабатывающего пикирующий бомбардировщик – 103. Кроме того, в стадии формирования четвёртое бюро – Д. Л. Томашевича, которое будет работать над фронтовым истребителем 101.

Командует этим предприятием – нельзя же говорить в самом деле «руководит» – полковник НКВД Григорий Кутепов, бывший слесарь-электрик завода No 39. В 1932 году, когда на этом заводе было создано ЦКБ-39 НКВД, куда свезли арестованных Н. Н. Поликарпова, Д. П. Григоровича, Б. Н. Тарасовича, А. В. Надашкевича, И. М. Косткина, В. Л. Коровина, В. С. Денисова и других, Кутепов стал одним из мелких охранников. Видимо, он «работал над собой» и стал крупным специалистом, если с 1932 по 1937 год вырос настолько, что смог стать «руководителем» ЦКБ-29.

У Кутепова три зама – «руководители» КБ. Балашов «руководит» Туполевым, Устинов – Мясищевым, а Ямалутдинов – Петляковым. Кроме этих трёх в штате ЦКБ ещё с десяток офицеров НКВД, выполняющих роль второстепенных начальников.

Около 12 – около, ибо арестованным часов иметь не полагается, а по тюремным правилам у нас в спальнях сняли и настенные, – угомонившиеся зэки [17]стали расходиться по спальням. Погашен свет, что тоже приятно – в камерах, бараках, столыпинских вагонах в потолке день и ночь сияют «тысячевольтные осрамы» [18]. Впервые за три года ложимся спать в нормальную человеческую кровать с простынями, подушками, одеялом. Спальня затихает, только из-за окна изредка раздаётся скрип трамваев, сворачивающих с Дворцового моста на Волочаевскую ул. Они торопятся на ночь в парк им. Апакова, бывший им. Бухарина.

Не спят одни новички, слишком это сильное потрясение после тюрем, этапов, пересылок, лагерей – лежать в чистой кровати, предвкушая любимую работу, иностранные технические журналы, логарифмическую линейку, остро отточенные карандаши и чистую, тугую поверхность ватмана, натянутого на доске. Из грязи, бесправия, окриков охраны, матерщины, гнуса и холода в тундре, жары и тарантулов в пустыне, драки за порцию баланды [19]или стоптанные опорки, – сесть за «Изис», провести осевую линию и начать думать – это, знаете, грандиозно!

Ещё неделю назад, в предутренней темноте на разводе [20], принимая зэков, очередной попка с тупым лицом дегенерата кричал: «присесть, руки за голову, упреждаю – шаг влево, шаг вправо считаю за побег, открываю огонь без предупреждения» [21], а сегодня – «пройдите в столовую». Нет, боюсь, что тот, кто там не был, понять метаморфозу, происшедшую с нами, не сможет!

Три дня вновь прибывшие в карантине, – на работу не ходят, читают, питаются, спят, гуляют в «обезьяннике», т. е. в железной клетке, построенной на крыше КОСОС, в которой заключённые дышат воздухом. Такой перерыв задуман правильно, нужно же сублимироваться от бесправной скотины к высотам инженерной деятельности.

Вечерами, когда друзья возвращались после работы в спальни, вопросы сыпались на новеньких, как из рога изобилия. Многие зэки попали в ЦКБ-29 прямо из тюрем и жизни в лагерях не знали. Большинство считало своё пребывание в ЦКБ временным, полагая, что, когда чертежи закончатся, всех отправят обратно. Никто не был застрахован и от всяких кви про кво Фемиды. Как, смеясь, заметил С. П. Королёв: «Глаза-то у неё завязаны, возьмёт и ошибётся, сегодня решаешь дифференциальные уравнения, а завтра – Колыма!»

Так оно и было. Совершенно неожиданно мы обнаруживали, что кто-то исчез. Делалось это по стандарту: на рабочее место приходил «попка» и просил пройти в канцелярию. Покуда мы трудились над (пропуск. – Ред.) и т. д., охранники собирали в спальне вещи, и занавес опускался. «Финита ля комедия».

Куда, зачем, за что – на эти вопросы ответов не давали. Возможно, что Туполеву или Мясищеву «руководство» ЦКБ и сообщало что-либо, но с нами оно не делилось.

Так или иначе, но з/к не давали нам покоя, и мы охотно делились своим опытом. Для них это было своеобразной политграмотой. Жизнь в бараках с уголовниками, этапы с собаками, подкусывающими отставших, полный произвол администрации и конвоя, ужасное питание, невыполнимые нормы выработки, отсутствие переписки и свиданий с близкими произвели на них столь сильное впечатление, что некоторые пришли к выводу: существовать там невозможно и выход один – уйти из жизни.

По здравому смыслу с этим нельзя было не согласиться. Но вера в то, что всё раскроется и правда восторжествует, настолько сильна, что с такими случаями я за годы скитаний по лагерям встретился всего два-три раза.

Нас же, новичков, интересовала история ЦКБ, и мы тоже задавали вопросы. Несколько позднее, А. Н. Туполев, зайдя вечером к одному из засидевшихся на рабочем месте зэку, рассказал:

«В эмбриональной фазе нас отвезли в Болшево, помнишь ту коммуну из фильма „Путёвка в жизнь“? Кого там только не было: корабелы, танкисты, артиллеристы, химики… Так вот, через пару дней меня вызвали к начальству и получил я первое задание – составить список известных мне арестованных специалистов. Откровенно говоря, я был крайне озадачен. Всех арестованных до меня я знал, а после? Не выйдет ли так, что по моему списку посадят ещё Бог знает сколько народу? Поразмыслив, я решил переписать всех, кого я знаю, а знал-то я всех. Не может же быть, чтобы пересажали всю авиапромышленность? Такая позиция показалась мне разумной, и я написал список человек на 200. И что же ты думаешь, оказалось, что за редким исключением все они уже за решёткой. Да, знаешь, размах!»

Списки эти перманентно расширялись. Каждый вновь прибывший добавлял к ним своих друзей по работе. В конце концов, ГУЛАГ извлёк из своих кладовых около 200 самолетчиков (похожие цифры были и по другим областям техники), и встал вопрос: куда их девать? В условиях 38-39 годов никаких счётных машин не существовало, чертежи размножались копировкой, следовательно, на каждого инженера приходилось до 10 подсобных – техников, деталировщиков, копировщиков и т. д. Другими словами, нужно было помещение, в котором можно разместить 1500—2000 человек.