Роберт Конквест - Жатва скорби

Но это, так сказать, относительные по отношению к Европе показатели. В абсолютных же цифрах был заметен впечатляющий рост именно в эффективности сельского хозяйства по сравнению с крепостным периодом: в 1861–1870 гг, (когда действовал еще полукрепостнический, так называемый «временно-обязанный» порядок) объем сельскохозяйственной продукции, собираемый с акра крестьянского надела (акр равен примерно 0,405 га), составлял 387 фунтов, то есть примерно 175 кг. Через четверть века, в 1896–1900 гг., он увеличился до 520 фунтов (236 кг), то есть более чем на треть. Кроме того, сам факт формального уменьшения надела не полностью отражал реальную экономическую ситуацию, поскольку, помимо собственного надела, средний крестьянин, как правило, еще арендовал землю – примерно один акр арендованной земли шел в добавку к шести, находившимся в его законном владении. Часть крестьян имела приработок, именно сдавая свою землю в аренду, а кроме того, они могли подработать, нанимаясь в батраки (таких батраков относительно было не слишком много – меньше двух миллионов). В целом, однако, крестьянству России, конечно же, жилось тяжело и трудно: достаточно напомнить, что на один двор в среднем приходилось всего одна лошадь.

После отмены крепостного права сельские общины продолжали нести ответственность за выплату налогов и за дела местного самоуправления. Манифестом 19 февраля предусматривалось создание «сельскохозяйственного собрания» из глав хозяйств (по-украински «громады») для ведения местных дел. Еще в 1905 году свыше трех четвертей этих общин относились к так называемым «передельным», хотя половина из них не устраивала реальных «переделов» с самой отмены крепостного права[ 2]. Надо заметить, что на Украине общинное владение землей было распространено меньше, чем в собственно России, а в районах к западу от Днепра в 1905 году им вообще было охвачено меньше четверти хозяйств.

Это следование вековым общинным традициям заставляет иногда предполагать, что в своих общинах крестьяне жили в полном отрыве, в изоляции от городского, быстро развивавшегося мира. Но как далеко такое представление от действительности! Русские мужики куда в большей мере, чем европейские фермеры и бауэры, постоянно появлялись в городах, где устраивались сезонными работниками – на стройки, фабрики, в торговлю, плотничали и т.д. В северных же районах России, где сельское хозяйство не могло прокормить работников, почти все крестьянские хозяйства подрабатывали, как тогда говорили, «на стороне», то есть преимущественно в городах: там они добывали в среднем 44 процента своих доходов. Но даже в степных, плодородных районах три четверти хозяйств подрабатывало аналогичным образом, хотя здесь эти занятия приносили только 12 процентов общего дохода.

Вот несколько примеров. В 1912 году в 90 процентов всех крестьянских дворов Московской губернии кто-то в семье занимался несельскохозяйственным трудом «на стороне». Другой пример. В конце первого десятилетия 20-го века треть коммерческих и промышленных предприятий Москвы принадлежала членам крестьянского сословия, причем крестьяне составляли самый высокий процент среди владельцев торговых и промышленных предприятий (правда, если исключить из этого расчета текстильные фабрики)[ 3].

Тем не менее, социальный антагонизм в стране нарастал. Во-первых, экономическое давление на крестьян действительно был огромным, а во-вторых, почти все крестьяне в силу давнего внутреннего убеждения считали помещиков врагами, а их землю – по праву своей незаконно отобранной собственностью.

Существовало много форм традиционного крестьянского протеста: вырубка леса, незаконный выпас скота, кража сена и зерна с помещичьих полей, разбой, поджоги, отказы от выплаты арендной платы, иногда даже открытый захват и засев помещичьей земли. В 1902 году на Украине, в Харьковской и Полтавской губерниях, прошли очень серьезные беспорядки, в которых участвовало примерно 160 сел. В течение нескольких дней нападениям подверглись приблизительно 80 помещичьих имений. А в 1905–1906 гг. уже по всей России прокатилась волна мужицких бунтов.

Все политические движения в России согласны были в одном: положение в сельском хозяйстве опасно и оно может быть спасено только путем усовершенствования методов труда. Основная проблема формулировалась тогда так: если и в дальнейшем будут использоваться устаревшие методы земледелия, то площадь обрабатываемой земли постепенно окажется недостаточной для того, чтобы прокормить растущее население, и эта взрывоопасная ситуация со временем будет все усугубляться. Если анализировать эту идею объективно, то легко можно убедиться, что собственно самой-то земли было в России достаточно – необходимо было изменить не землеустройство, а организацию сельского хозяйства. Ему насущно был необходим технический прогресс. Поэтому к концу 19-го века в русском обществе возник, по словам Эстер Кингстон-Манн, настоящий культ сельскохозяйственной модернизации, «оправдывавший любые меры, которые могли способствовать „упразднению“ крестьянства до того, как это произойдет под воздействием „истории“ или законов экономического развития»[ 4]. Многие, кстати сказать, сами собой напрашивавшиеся предположения потом отнюдь не подтвердились. Например, будто бы общинные земли дают меньше сельскохозяйственной продукции, чем необщинные; или – что то же самое – будто бы община есть вид организации хозяйства более отсталый, чем частное хозяйство; или будто бы зато в общине царит что-то напоминающее экономическое равенство ее членов и т.д.[ 5]. Во всяком случае, все это не выглядело верным для эпохи 1880-х гг. Что касается практической модернизации сельского производства, то спрос крестьян на новые плуги превышал предложение[ 6], но даже в 1917 году только в половине крестьянских хозяйств пользовались железным плугом. Жали серпами, молотили цепами. И даже в 1920-е гг. урожай пшеницы на гектар еще составлял примерно 7–10 центнеров, что лишь незначительно превышало урожай в английских поместьях 14-го века[ 7].

Если попытаться найти общий пункт для всех планов аграрной модернизации России в те времена, то он будет сводиться к следующему: трехпольная система севооборотов стала нерентабельной и уже несовместима с современными методами ведения хозяйства.

Консервативно настроенные специалисты отсюда делали вывод, что следует предоставить право самым предприимчивым из крестьян выходить из общины. При этом выделенный им надел будет состоять не из полосок на трех полях, а станет сплошным полем, и таким образом в России постепенно возникнет нечто вроде сословия западных фермеров, имеющих и стимулы, и возможности для улучшения своего участка и повышения его продуктивности.