Игорь Можейко - Западный ветер — ясная погода

Даже тот факт, что японские войска превосходили противника численно, не стал решающим. Для того чтобы перебросить части из Аракана, англичанам не требовалось многонедельных переходов — существовала американская транспортная авиация, которая занималась переправкой грузов в Китай. Маунтбеттену удалось добиться того, что союзники временно уступили часть самолетов англичанам, и 7-я дивизия была переброшена из Аракана за несколько дней. И хотя неразбериха в штабах и запутанная картина боя, гремевшего на протяжении двухсоткилометрового фронта в сложнейших природных условиях, не дали возможности использовать эту дивизию лучшим образом, а заставили бросать в бой ее роты и батальоны прямо с самолетов, тем не менее наступление японцев замедлялось, превращалось в отчаянные многодневные бои за каждый дом, за каждую высотку, политую кровью тысяч солдат. Стало ясно, что до начала муссона японским войскам не выйти на просторы Ассама. А как только начнется муссон, поражение японской армии неизбежно — всякая связь с тылом будет прервана и армия останется без боеприпасов и продовольствия.

Несмотря на отчаянную стойкость японских солдат и упорство, с которым они захватывали высотки и перевалы, а потом защищали их, в действиях японских войск была явно заметна неуверенность и даже обреченность. Уже тот факт, что задачи, поставленные перед армией, были ограниченны, сковывал инициативу командиров японских частей. Что бы ни говорилось в приказах и призывах о том, что судьба Японии решается под Кохимой, это была ложь. И неудивительно, что генерал Сато, фактически овладевший Кохимой и имевший все возможности в первые дни боев кинуть часть своих сил дальше к северу, чтобы прервать снабжение Китая, так и не сделал этого, а генерал Мутагучи с упорством маньяка бросал свои части в лоб на Импхал, ни разу не проявив гибкости, столь обычной для японцев начального периода войны.

Японская армия менялась. Из жестокого и самоуверенного покорителя Вселенной она превращалась в огрызающегося, смертельно раненного зверя.

Читая сегодня воспоминания о последнем периоде Второй мировой войны и наталкиваясь на тысячи фактов массового самоубийства не только офицеров и генералов (которым это предписывалось самурайским пониманием долга), но и солдат в госпиталях, поджидавших американцев с гранатой в руке, или гражданских лиц на Сайпане или Окинаве, невольно делаешь вывод, что побудительной причиной этих самоубийств было не чувство долга или чести, а в первую очередь убежденность в том, что американцы пытают, насилуют и обязательно жестоко убивают всех японцев, попавших им в плен. Солдаты, медицинские сестры, чиновники, рабочие, торговцы могли неделями укрываться в пещерах, умирать от жажды, совершать массовые самоубийства, однако, согласно достоверным японским же свидетельствам, если они убеждались, что их не убьют, их отношение к долгу и плену коренным образом менялось. Именно безысходность положения, а также страх перед авторитетом, перед офицером, который имел право убить солдата, если тот не изъявлял готовности умереть за императора, приводили осажденных (а это феномен, характерный для последнего периода; войны и именно войны на островах, откуда некуда было отступать) к эмоциональному тупику, той границе отчаяния, за которой смерть более желанна, чем продолжение мучений и безысходности. Тут скорее напрашивается аналогия с русскими раскольниками, сжигавшими себя в скитах в обстановке массового психоза от безнадежности, а не от самоубийственных наклонностей старообрядцев.

Сочетание глубокого эффекта психологической обработки и лжи с традиционным преклонением перед авторитетом приводило к тому, что практически все операции на Тихом океане и на Филиппинах заканчивались тем, что остатки японского гарнизона, который должен был бы в интересах государства и войны продолжать сопротивление, отвлекая на себя американские войска, бросались в последнюю самоубийственную атаку и гибли до последнего человека у американских пулеметов. Американцы на определенном этапе боя уже знали о неминуемости этой формы самоубийства и были готовы к таким атакам, инициаторами которых всегда выступали кадровые офицеры, носители духа «бусидо».

Любопытно отметить, что японское командование в ряде случаев пыталось бороться с такой тенденцией, понимая, насколько она пагубна. Но джинна, выпущенного из бутылки, было трудно загнать обратно, тем более что и командующие не могли быть до конца последовательны, ибо сами оказывались рабами этого кодекса. И все-таки в тех случаях, когда альтернатива существовала и было куда отступать, японские войска практически никогда не шли на самоубийственные действия. В частности, мы не знаем о таких действиях в Бирме. Здесь японские войска, отступая, пытались пробиться к своим — в Таиланд, в Индокитай. Поэтому сражения в материковой Юго-Восточной Азии, несмотря на их упорство, всегда были менее жестокими и кровопролитными, чем на островах Тихого океана и на Филиппинах. Для этого региона скорее характерно противоречие между оторванными от действительности, грандиозными планами ставки или штаба маршала Тераути в Сайгоне и реальностью войны, в которой генералы типа командира 15-й дивизии Сато решали спасти свои войска от неминуемого разгрома и отступали, несмотря на приказ погибнуть в бою. Это не означает, что генерал Сато был нетипичным японцем, а Мутагучи или Тодзио японцами типичными или что в дивизии Сато подобрались люди без национального характера, тогда как типичные носители такового сконцентрировались на Сайпане.

Следует, конечно, признать эффективность японской военной пропаганды, которая отлично учитывала традиционность японского общества, преклонение, порой слепое, перед авторитетом, существование самурайского по происхождению профессионального офицерского корпуса, считавшего себя фактическим правителем страны и вершителем ее судеб и сознававшего свое кастовое и классовое единство. Физическое уничтожение офицерского корпуса на островах Тихого океана, в Китае и Маньчжурии в значительной степени облегчило процессы демилитаризации Японии после войны.

Пока на бирмано-индийской границе шли ожесточенные сражения, в Бирме происходила дальнейшая консолидация антияпонских сил. Окончательное решение о создании единой антифашистской организации в Бирме было принято летом 1944 г. После того как в Рангуне было достигнуто по этому вопросу соглашение между социалистами (У Ба Све и У Чжо Нейн — Народно-революционная партия), командованием армии и Такином Тан Туном, представлявшим в столице Компартию Бирмы, Аун Сан отправился в Пегу, где встретился с Такином Со и Такином Ба Хейном, которые представляли подпольные группы. Встреча происходила под охраной 4-го батальона бирманской армии. На этой встрече было окончательно утверждено название организации — Антифашистская лига народной свободы, согласован манифест Лиги и утвержден флаг: красное полотнище с белой звездой в левом верхнем углу. Красный цвет флага означал доблесть масс и единение всех людей земного шара, а пятиконечная звезда — путеводную звезду, ведущую народ к свободе и прогрессу.