Пётр Кошель - История сыска в России, кн.1

Что Бейтнер увлёкся «боем быков», это доказывает и его последующая шпионская практика. Находясь уже в распоряжении Ратаева, Бейтнер был приставлен им специально к Бурцеву. В то время начальство уже не удовлетворялось донесениями о «бумажном терроре»; в воздухе пахло порохом, приближался 1905 год. «Воюющий» анархист сообразил, что нужны «факты», и «живо дело закипело»: в кружке, который обслуживал Бейтнер, возникла мысль об убийстве министра юстиции Муравьёва; нашёлся и исполнитель (Краков), и револьвер, и фальшивый паспорт; не хватало одного – денег на далёкое путешествие; «товарищ» Бейтнер выручил: дал 200 франков на дорогу Кракову, который, разумеется, был арестован (с браунингом в кармане), едва только появился в Петербурге.

После этого «блестящего дела» Бейтнер «провалился», захворал чахоткой и вскоре умер.

В среде русского студенчества были так называемые «академисты» – молодые люди, страстно любящие науку, которую, впрочем, они представляли себе в виде университетского диплома, обеспечивающего в будущем тёпленькое местечко. Они, конечно, были сторонниками спокойных занятий римским правом и горячими противниками вмешательства учащейся молодёжи в общественную жизнь. Как ни странно, исключительное стремление к знаниям часто приводило этих благовоспитанных молодых людей в самое пекло политики, туда, где она старательно фабриковалась – на задворки охранных отделений. Там голубые воротники, обуреваемые заботой о мирном ходе учебных занятий, дружески протягивали руку помощи синим мундирам. Таких поклонников «чистой» науки было немало, и мы постараемся выбрать случаи, наиболее ярко характеризующие психологию этих «добровольцев». Предоставим им самим говорить о себе – как люди весьма откровенные, они умели представляться во всей силе своего великолепия. Вот студент московского университета Николай Николаевич Вознесенский. В 1900 году он. обратился к Зубатову с письмом такого содержания:

«Милостивый государь. Московское охранное отделение зорко следит за тем, не создаются ли среди студентов организации, могущие вредить спокойному течению университетской жизни. По этому вопросу я могу сообщить довольно ценные сведения за хорошее вознаграждение. Если найдёте возможным воспользоваться моим предложением, укажите место, куда я должен явиться».

Услуги были приняты, и несколько человек, гектографировавших невинный журнальчик «Студенческая жизнь», были заключены в узилище и благодаря заботливому вмешательству Вознесенского и охраны потеряли возможность продолжать своё образование.

А вот другой тип – Евгений Белков, студент Демидовского юридического лицея. Этот не говорил просто «купите – продам», а разводил во «всепокорнейшем прошении», поданном в 1904 году на имя министра внутренних дел, целую теорию предательства на патриотической базе. Он писал:

"Я с сожалением и грустью наблюдаю те ненормальные, в высшей степени печальные и нелепые явления, которые наблюдаются в некоторых кругах русского общества, а особенно среди студентов высших учебных заведений… как грустно становится наблюдать все это человеку истинно русскому, по душе любящему свою родину и благоговеющему перед тем государственным устройством, которое в ней существует. Пусть что угодно говорят об этом устройстве, но я лично признаю его высоким по своей идее… Я с нетерпением жду того времени, когда, облечённый служебными правами, буду проводить в той среде, в которой буду вращаться, начала, которые считает нужным проводить правительство, я благоговейный сторонник нашего «батюшки-царя»… За последнее время и у нас в Ярославле агитация стала пускать глубокие корни благодаря деятельности местной группы партии социалистов-революционеров… Результаты этой партии сказались и на отношении студентов к своему учебному начальству. Сходкой студентов лицея, между прочим, был оскорблён через посылку письма директор лицея. Был оскорблён сходкой студентов, тоже через посылку письма, и г. министр народного просвещения генерал Глазов. А что, спрашивается, худого сделали студентам эти самоотверженные деятели? Да ничего. Только чувство благодарности можно высказать им, что и сделала по отношению к директору лицея группа студентов человек в 50. Господину же министру народного просвещения этого сделать не удалось, так как мысль о выражении ему сочувствия письмом не нашла готовности её принять в большинстве и у этих 50 человек.

Много высказал я Вам, Ваше высокопревосходительство, и не дело бы это студента… Простите великодушно человеку, который готов за родину и за царя-батюшку и душу свою положить, которого цель: служить государству до последней капли крови, до последнего издыхания. А я послужу, даст бог, тогда, когда поступлю на государственную службу.

Но и теперь я не желал бы сидеть сложа руки. Я желал бы поступить в агенты тайной полиции. В этом я не нахожу ничего худого; слово «шпион», которым обыкновенно клеймят людей, служащих в тайной полиции, – ничего худого, по моему, не означает… Я и обращаюсь к Вашему высокопревосходительству с всепокорнейшей просьбой не отказать принять меня на службу по тайной полиции, хотя бы и с небольшим, но постоянным (круглый год) окладом жалованья, так как в каникулярное время я мог бы работать в Петергофе, где живут мои родители… Вашего высокопревосходительства нижайший послушник и глубоко преданный и благовеющий перед Вами студент лицея Евгений Белков".

А вот третий тип – Емельян Кучеров. В феврале 1904 года он явился в особый отдел Департамента полиции и подал прошение, в котором описал свои похождения. Дело заключалось в следующем. В 1903 году Кучеров был привлечён к дознанию за разбрасывание прокламаций; его исключили из лицея.

«С этого времени, – писал Кучеров, – я узнал хорошо цели антиправительственных сообществ и стал искать удобной минуты, чтобы мне местная административная власть предложила служить на пользу великого государя и дорогой своей отчизны. Эта минута скоро пришла. 16 сентября мне господин начальник Ярославского жандармского управления предложил постараться разузнать участников антиправительственных сообществ, находящихся в Ярославле, говоря, что я буду принят в лицей, если это сделаю. Я согласился и с этой минуты стал двуличным человеком. Двуличным человеком, по-моему мнению, должен быть всякий, служащий тайно на пользу государства: таким путём он гораздо больше принесёт пользы».

Этому «двуличному» человеку пришлось сделаться и двусторонним. Ярославль в то время являл пример довольно распространённого в то время явления: полиция, понимая, что уловление «крамольников» дело хлебное, стала конкурировать с жандармами, не отличавшимися энергией, и Кучерову, являвшемуся тогда единственным серьёзным осведомителем в этом городе, пришлось служить начальству и чёрному, и синему. Возникли сцены ревности из-за этой прекрасной Дульцинеи, и первый любовник – жандармский полковник Романов стал преследовать предмет своей страсти за измену; он отказался содействовать возвращению Кучерова в число студентов; обиженный поехал искать защиты в Петербург. Директор Департамента полиции написал письмо директору лицея, и «двуличный» сделался снова студентом… ч