Джон Барри - Испанка. История самой смертоносной пандемии

Это было верно не только в древности и не только во время Гражданской войны в США. В ходе военных действий 1861–1865 гг., с учетом потерь обеих сторон, на одного убитого в бою приходилось двое умерших от болезней солдат (185 тысяч военнослужащих были убиты или умерли от ран, в то время как от болезней скончались 373 тысячи человек). От болезней умирало больше солдат даже в тех войнах, которые велись уже после того, как были сделаны открытия о микробной природе инфекционных болезней и приняты на вооружение современные санитарно-гигиенические меры. В англо-бурской войне (1899–1902) между Британией и белыми поселенцами в Южной Африке на одного убитого в бою британского солдата приходилось десять умерших от болезней. (Британцы загнали почти четверть бурского населения в концентрационные лагеря, где от болезней умерли 26 370 женщин и детей.) В ходе испано-американской войны 1898 г. на шесть американских солдат, умерших от болезней — преимущественно от брюшного тифа, — приходился только один убитый или умерший от ран.

Во время испано-американской войны «лишних» смертей было особенно много. За несколько месяцев армия выросла с 28 тысяч до 273 тысяч человек, и конгресс выделил на военные нужды дополнительно 50 миллионов долларов, но из этих денег ни одного пенни не досталось медицинской службе. В лагере Чикамога, где были расквартированы 60 тысяч солдат, не было ни одного микроскопа [233] Victor Vaughan, A Doctor's Memories (1926), 410. . Никакой власти не было предоставлено и Штернбергу, на тот момент начальнику медицинской службы армии. Военные инженеры и полевые офицеры просто отмахнулись от его гневных протестов в связи с антисанитарными условиями в лагере и отсутствием нормального водоснабжения. Упрямство офицеров обернулось гибелью 5 тысяч молодых американцев.

Такими же опасными могли быть и другие заболевания. Даже вроде бы «легкие» болезни (такие, например, как коклюш, ветряная оспа, свинка), попадая в «девственную» популяцию, которая с этими болезнями никогда не сталкивалась, начинают беспощадно убивать [234] Беседа с доктором Питером Палезе, 20 марта 2001 г. — и самыми уязвимыми становятся молодые взрослые. Так, во время франко-прусской войны 1871 г. при осаде Парижа корь убила 40 % заболевших, а вспышка кори в армии США в 1911 г. погубила 5 % больных [235] Служебная записка по кори, без даты, группа записей 112, Национальный архив США; см. также Maj. General Merritt W. Ireland, ed., Medical Department of the United States Army in the World War, v. 9, Communicable Diseases (1928), 409. .

Все это очень тревожило Уэлча, Вогана, Горгаса и других. Они были полны решимости обеспечить армию последними достижениями медицинской науки. Уэлч, тогда уже пожилой человек (ему было 67), страдавший полнотой и одышкой, облачился в военную форму, посвятив все свое время нуждам армии. У него даже был собственный письменный стол в кабинете Горгаса, которым он пользовался, когда бывал в Вашингтоне. Воган, которому исполнилось 65, тоже был довольно толст и весил 275 фунтов (около 125 килограммов) — но и он вступил в армию, возглавив отдел заразных заболеваний. Надел военную форму и 54-летний Флекснер. Горгас сделал их майорами — это было высшее звание, доступное врачам; потом устав изменился, и все они стали полковниками.

Они думали не только о раненых на поле боя солдатах. Они думали не только о поисках замены дигиталиса, который импортировали из Германии (отряды бойскаутов нашли подходящую разновидность наперстянки в Орегоне и организовали ее сбор), не только о хирургических иглах (их тоже импортировали, но потом был построен американский завод по их производству), не только о санитарной обработке огромного количества обмундирования и белья (этим занимался Чейпин).

Они думали в первую очередь об эпидемических болезнях.

Главная ответственность за состояние военной медицины была возложена на начальника медицинской службы армии Уильяма Кроуфорда Горгаса. Правда, армия дала ему мало полномочий — немногим больше, чем было в свое время у одного из его предшественников, Штернберга. Но Горгас был из тех, кто умеет многого добиваться в условиях не только снисходительной доброжелательности, но и открытого противодействия со стороны вышестоящих начальников.

Оптимистичный и жизнерадостный по природе, глубоко верующий, Горгас вырос в семье офицера армии конфедератов, ставшего президентом Алабамского университета. Своим путем Горгас выбрал медицину, и это была своего рода ирония судьбы — поначалу он преследовал совершенно иную цель и стремился к военной карьере. Провалив экзамены в Вест-Пойнтскую академию, он видел один-единственный оставшийся путь в армию (как ему казалось) — и выбрал этот путь, несмотря на резкие возражения отца. В медицине Горгас чувствовал себя весьма уверенно и всю жизнь предпочитал, чтобы к нему обращались «доктор», а не по воинскому званию, даже когда в армии дорос до «генерала». Он любил учиться и каждый день читал, уделяя внимание и научной, и современной, и классической литературе [236] David McCullough, The Path Between the Seas: The Creation of the Panama Canal, 1870–1914 (1977), 425–26. .

Горгас казался добродушным из-за своего мягкого взгляда и весьма вежливо общался с любым собеседником. Однако его внешний вид и обходительные манеры скрывали внутреннее напряжение, решимость, сосредоточенность, а порой и неистовство. В тяжелейшие моменты, когда возникали непредвиденные препятствия, его непробиваемое хладнокровие делало его центром притяжения, образцом спокойствия — одним своим видом он внушал окружающим уверенность и оптимизм. Но в приватной обстановке, в очередной раз столкнувшись с недальновидностью, если не с откровенной глупостью своих начальников, он с грохотом задвигал ящики стола, швырял в стену чернильницу, хлопал дверью и вылетал из кабинета, бормоча себе под нос, что скоро уволится.

Как и Штернберг, он начал карьеру на западных пограничных постах, хотя при этом успел окончить курс Уэлча в Белвью. В отличие от Штернберга, он сам никогда не занимался научными исследованиями, но зато был таким же упорным и дисциплинированным.

Два случая из личного опыта прекрасно иллюстрируют как его способности, так и решимость доводить дело до конца. Первый случай произошел в Гаване после окончания испано-американской войны. Горгас не входил в группу Уолтера Рида, изучавшую желтую лихорадку. Результаты их работы, впрочем, не убедили его в том, что болезнь переносят комары. Однако перед ним поставили задачу — уничтожить в Гаване комаров. Он выполнил задачу — хотя и сомневался в ее целесообразности — так хорошо, что в 1902 г. смертность от желтой лихорадки упала в Гаване почти до нуля. До нуля . Смертность от малярии снизилась на 75 %. (Этот результат убедил Горгаса в правильности гипотезы Рида.) Более значительный триумф ожидал Горгаса, когда ему удалось искоренить желтую лихорадку на строительстве Панамского канала. В этом случае «комариную» гипотезу отвергало уже начальство Горгаса, которое, выделив ему крайне скудные средства, пыталось подорвать его авторитет и свести к нулю его усилия, чтобы затем обвинить во всем и сместить с должности. Но Горгас выстоял (и победил) — отчасти благодаря своему уму и пониманию природы болезни, а отчасти за счет знания тонкостей работы бюрократического аппарата. В процессе работы он приобрел международную репутацию блестящего специалиста по здравоохранению и санитарии.