Питер Акройд - Мятежный век. От Якова I до Славной революции

Однако весьма вероятно, что чудо здесь вовсе ни при чем. Фрэнсис Трешем и лорд Монтигл могли договориться по поводу письма, чтобы добиться благосклонности короля. Кроме того, выдвигалось предположение, что сам Солсбери знал о заговоре, но позволил делу развиваться, чтобы поймать католиков с поличным. Это маловероятно, но полностью этой возможности исключать нельзя.

Слухи об аресте Фокса и провалившемся заговоре быстро разлетелись по городу. Роберт Кейтсби и другие заговорщики бежали из Лондона в надежде создать условия для восстания католиков, однако дворяне католического вероисповедания не были готовы совершать самоубийство. Тогда главные беглецы укрылись в Голбич-Хаусе на границе графства Стаффордшир. Там случайная искра или отскочивший уголек подожгли порох, который они привезли с собой. Двое-трое получили ранения и посчитали, что этот несчастный случай — знак Божьего гнева. Один из них выкрикнул: «Будь проклят этот день!» Потом они на коленях молились перед образом Богоматери. Шериф Вустера уже напал на их след. Его люди окружили дом и открыли огонь по находившимся внутри. Некоторых убили, а раненых повезли обратно в Лондон. Кейтсби оказался среди застреленных.

Других участников заговора нашли в течение нескольких последующих дней. 27 января 1606 года Гая Фокса и еще семь человек доставили на судебное разбирательство в Вестминстер-Холл, где все, кроме одного, заявили о своей невиновности. Через несколько дней их казнили. Иезуиты, которые попустительствовали, если не потворствовали заговору, достаточно скоро тоже оказались на плахе. Так завершился «Пороховой заговор». Семь лет спустя обнаружилось, что в кабинете библиофила и антиквара Роберта Коттона хранятся некоторые части мощей заговорщиков, включая палец руки, палец ноги и фрагмент ребра.

Сам король, несмотря на чудесное спасение, не обрел покоя. Венецианский посланник докладывал, что «Яков в страхе, нигде не появляется и не обедает в обществе как обычно. Он живет в самых дальних комнатах, окружив себя исключительно шотландцами». Король казался подавленным и мрачным, иногда давая выход своему гневу в отношении католиков. «Мне, конечно, придется обагрить руки их кровью, — говорил он, — пусть и совершенно против моей воли». До такого дело не дошло.

Члены палаты общин приступили к обычной работе в тот самый день, на который было назначено их уничтожение: учредили комиссию по торговле с Испанией, рассмотрели ходатайство от одного из парламентариев с просьбой освободить его от заседаний по причине подагры. Однако в конце мая 1606 года они приняли закон, «чтобы активнее обнаруживать и сдерживать папистских рекузантов» [6] Рекузант (recusant) — «отказчик», человек, не посещающий англиканских богослужений, как того требовал закон. . Одна из статей этого закона содержала составленную архиепископом Бэнкрофтом Клятву верности, в которой Яков признается законным королем, и низложить его вне власти папы. Закон обязывал католиков посещать службу Англиканской церкви и принимать Святое причастие не менее одного раза в год. Наказания за нарушение закона предусматривали штрафы или конфискацию имущества. Рекузант не имел права приближаться к Лондону ближе чем на 16 километров, к тому же был восстановлен статут предыдущего правления, запрещающий рекузанту отъезжать от своего дома дальше чем на 8 километров. Рекузантам запрещалось вести адвокатскую и врачебную практику.

Эти меры не привели к смене вероисповедания. Католики просто отказались от политической деятельности во время правления Якова и в основном вели себя тихо и спокойно. Большинство из них с готовностью приносили Клятву верности, чтобы защитить и свой покой, и собственное имущество; только люди, склонные к иезуитству, по-прежнему страстно желали поддержать притязания папы римского. Сам Яков сказал по поводу Клятвы верности, что он хочет провести четкую границу между католиками-доктринерами и теми жителями, «кто хотя в остальном и находится под влиянием папы, но сохраняет в сердце естественное уважение к своему монарху». Предыдущие санкции против пуритан вводились нерешительно или частично, такую же осторожную политику теперь повели и в отношении католиков. Яков вовсе не стремился превращать своих подданных в мучеников. В любом случае в начале XVII века было значительно легче устанавливать правовые нормы, чем воплощать их в жизнь.

Двор Якова I, излишества которого были уже известны всем, теперь прославился распущенностью. Пьянство и притворство, продажность и сексуальная неразборчивость стали главными дворцовыми привычками. Свобода нравов была единственным правилом. Граф Пембрук испытывал непреодолимое отвращение к лягушкам, так король посадил омерзительное земноводное прямо ему на шею. Сам Яков до ужаса боялся свиней, и поэтому Пембрук привел животное в королевскую спальню. Один придворный принес во дворец в Уайтхолле «громадный пудинг, к которому были привязаны четыре только что зажаренных поросенка в упряжи из сосисок». Сосиски разбрасывали по залу, а шуты и карлики двора в это время скакали друг у друга на плечах.

В трагедии «Падение Сеяна», представленной в первый год правления Якова, Бен Джонсон намекал на придворных, когда писал:

У нас нет ни смены лиц, ни раздвоенных языков,

Нет мягких и клейких тел, которые способны прилипнуть

Подобно улиткам к разукрашенным стенам… [7] We have no shift of faces, no cleft tongues, / No soft and glutinous bodies that can stick / Like snails on painted walls…

«Если бы я действовал, как ваша республика, — говорил король послу Венеции, — и начал наказывать тех, кто берет взятки, то скоро оказался бы без единого подданного».

Сэр Джон Харингтон рассказывал, что в момент приезда короля Дании летом 1606 года придворные в Уайтхолле «купались в животных удовольствиях», а леди, «забыв о воздержанности, заходились от пьяного смеха». Для двух монархов устроили большой праздник, на котором показывали представление о Соломоне и царице Савской. Дама, изображавшая царицу, несла королям подарки, «но, забыв о ведущих к балдахину ступеньках, уронила шкатулки на колени его величества короля Дании, а сама упала к его ногам… Потом король поднялся и пошел танцевать с царицей Савской, но сам упал и опозорился перед ней. Его унесли во внутренние покои и положили на королевское ложе». Других актеров спектакля, например изображавших Надежду и Веру, «сильно тошнило, и они блевали в нижнем зале». Джон Харингтон заключил: «Страх взрыва полностью улетучился из наших голов». Ему еще не приходилось видеть «такого беспорядка, распущенности и пьянства», как на том празднике. Он затосковал о времени своей крестной матери, королевы Елизаветы, когда при дворе царили величавость и строгость.