Артём Драбкин - Снайперы [litres]

Днем, оказавшись снова в селе, я вновь попал под бомбежку. Тогда я прибежал в поселок Красная гряда, но не застал там своих родных. Они убежали в лес. Почему? Расстояние от нашего села до этого поселка составляло каких-то полтора километра и никак не больше. Для самолетов, бомбивших село, развернуться и нанести удар по поселку не составляло проблемы. Для них это была ерунда. И так как над их головами нависла опасность, то они пошли дальше. А потом они оттуда вернулись в деревню. Поэтому когда я вслед за ними побежал в лес, то их уже не застал. Но там я застал своего дедушку по отцу – Демьяна Корзанова. Что же касается дедушки по матери Мартына, то он остался в селе и был убит у себя во дворе. Когда мы вышли на дом лесника, то там нам сказали: «Твои мама и сестры действительно были здесь, но еще вчера ушли в село». Через какое-то время в этих местах появилась женщина, искавшая свою сестру. Она нам сказала, что в селе уже находятся немцы. Мы с дедушкой решили возвращаться в село. Подходя к своему селу, увидели на улице маму, брата и трех сестер. Как только я к ним подошел, мама сразу же расплакалась. Они считали, что я попал под бомбежку и пропал. Появился немец, стал спрашивать: «Что это такое?» Ему показали на плачущую мать и объяснили: «Это муттер, муттер. Она плачет, что увидела своего сына». В то время, как я уже тебе говорил, немцы располагались в нашем доме.

Одним словом, после боя за деревню, который шел всю ночь и день, деревня оказалась занята немцами. Забегая вперед, отмечу, что в течение двух недель на наших полях проходила линия переднего края. Потом все-таки немцев выбили из села и фронт переместился на семь-девять километров. Это продолжалось где-то полтора месяца. Но потом наша армия снова отступила. Мы снова оказались под немцем, но на этот раз надолго: на два года.

Поскольку мужчин в деревне осталось очень мало (их забрали в армию и отправили на фронт), нам приходилось все делать самим. Сначала, как я тебе только что рассказал, немецкие самолеты сожгли село, в том числе и колхозный ток, где было сложено много скирд с урожаем. Потом начались бои. По этому полю стали ездить танки. Все это вдавило землю. Но некоторые колоски нашим все же удалось собрать, хотя что-то и осыпалось. Надо сказать, во время оккупации мы поступили таким образом: разделили землю по числу душ в каждой семье. Мне попал участочек, на котором был посеян овес. Сам он осыпался, а весной взошел. Мы успели собрать этот овес. Потом его обменяли на что-то. Затем сами стали что-нибудь сажать. Стоит отметить, что уйти далеко от села нам не предоставлялось никакой возможности, потому что немцы за это нас преследовали. Ведь рядом находились наши партизаны. Мы пахали и сеяли. Во время этих работ мне самому приходилось быть специалистом по посеву. Бывало, приходили солдатки, так у нас называли солдатских жен, мужья которых или погибли, или находились на фронте, и просили меня где-то вскопать, вспахать и посеять пшеницу и рожь. К сожалению, пахать было нечем. Лошадей не хватало. Помню, летом мы убрали картофельные поля и нормально перезимовали. Короче говоря, оказались полностью обеспеченными продуктами на следующий год. А потом наступила продолжительная весна. Никаких налогов немцам мы не платили.

У меня было три сестры (одна старшая и две других помоложе) и младший брат, появившийся на свет ровно через десять лет после меня. Вместе мы долгое время скитались по погребам. Немцы почти все село сожгли, но наш дом каким-то образом сохранился. Продолжительное время около нас стоял фронт. Потом немцев выбили из села. Но они все равно находились в 7 километрах от нас и посылали нам свои снаряды. Потом они снова пришли. Со временем, еще при немцах, мы вернулись в село. В результате всех этих скитаний мой брат Николай, видимо, простудился и перед самым приходом советской Армии умер. Ему было семь лет.

Немцы в самом начале полностью сожгли ваше село? Где вы жили?

Село Семцы почти все сгорело. К счастью, наш кусочек улицы каким-то чудом все же сохранился (осталось два-три дома). Впрочем, во время пожаров при бомбежке такие вещи бывают обычным явлением: почти вся улица выгорит, а несколько домов все равно стоят. У нас семьи тех людей, дома которых сгорели, стали жить в специальных погребах, которые, как правило, находились немного в стороне от дома. Делались они по следующему принципу. Вырывалась яма, которая обставлялась по бокам и сверху бревнами. Наверху ставили такой, как у нас говорили, дуб: так в деревне называли дубовые пластины. В таких погребах или же в землянках наши люди и жили во время немецкой оккупации. Помню, когда во время бомбежки мы с моим дедушкой прятались в лесу, оказалось, что там уцелели какие-то колхозные постройки. Мы с дедом что-то от них притащили и построили в деревне жилой домик. В этом доме в конце войны мой дедушка уснул и не проснулся. А до того, как умереть, он мне еще писал на фронт письма.

А в лес жить не уходили от немцев?

А куда ты там денешься? Если ты там окажешься зимой, то непременно замерзнешь. Собственно говоря, мой братишка Коля потому и умер, что жил в подвале. Там он простудился, получил воспаление легких и в возрасте шести-семи лет ушел из этого мира. А самая старшая сестра скончалась совсем недавно: три года тому назад. Стоит отметить, что наша местность, по сути дела, являлась партизанской. Дело доходило до того (это началось после 1942 года), что ночью в деревне находятся партизаны, а днем – немцы. Веселое было время. Рядом находился поселок. Так его так и называли – партизанский поселок.

Из жизни в оккупации мне, например, помнится и такой эпизод. В октябре 1942 года, когда у нас стали появляться партизанские отряды, а мы жили в это время в погребах или землянках, шел дождь со снегом. И однажды часов в 11 вечера, в довольно-таки темное время, мы увидели такую картину: вспыхивает ракета, за ней – пулеметная очередь, потом поднимается вторая ракета и за ней вновь следует пулеметная очередь. Через какое-то время все это прекратилось. А утром местные полицаи стали ходить по нагим домам и что-то искать. Оказалось, что накануне немцы зашли в деревушку, которая располагалась на опушке леса, и пригнали туда за восемь километров женщин, стариков и детей. Всех этих жителей они расстреливали в эту слякотную погоду под вспышки ракет у канавы. Утром они спохватились, что у них не хватает одной головы. После окончания войны я узнал, что единственной выжившей оказалась семилетняя девочка, которая прошла два километра через улицы нашего села. Она пришла к своей тете, которая ее и спасла.

В полицаи шли ваши местные жители?

От них толку было мало. Честно говоря, я бы не стал злобствовать по поводу полицаев. Как правило, у нас чаще людей вынуждали идти в полицию. Мне, например, и моему товарищу повезло в том отношении, что наш возраст не позволял становиться ими. Ведь когда нас освободили от немцев, нам только исполнилось по 16–17 лет. А у тех возраст от нашего сильно отличался. Они, между прочим, прямо всем заявляли: «Кто не с нами – тот против нас».