Татьяна Таирова - История Украины

Такое сопоставление может показаться неубедительным. Но в данном случае мы имеем редкое — и тем более ценное — прямое подтверждение своих наблюдений. Завершив рассказ о поездке Ольги, летописец уточняет: «Се же бысть, яко же и при Соломане приде царица Ефиопь-ская к Соломану… тако же к си блаженная Ольга искаше доброе мудрости Божьи». Без него доказать близость образов летописной Ольги и библейской царицы Савской было бы невозможно.

Прямое же сопоставление княгини Ольги с «царицей Эфиопской» заставляет признать в, казалось бы. фольклорном по происхождению рассказе скрытый библейский мотив — хотя и в карнавальном, «перевернутом» виде.

Такой вариант вполне соответствует смыслу пророчества из Евангелия от Матфея: «Царица южная восстанет на суд с родом сим и осудит его, ибо она приходила от пределов земли послушать мудрости Соломоновой; и вот, здесь больше Соломона» (Матф 12 42). Кстати, именно к этому стиху отсылается читатель и в «Хронике» Георгия Амартола: «о ней же Господь глагола: "цесарица Ужска приде от конець земли, да видить премудрость Соломоню"».

Повторим еще раз: подобная интерпретация летописного текста могла выглядеть спорной, если бы летописец на закрепил ее прямым указанием на семантическое тождество Ольги и царицы Савской. Так что, «фольклорные», казалось бы, сюжеты в летописи оказываются сплошь и рядом книжными, наполненными вполне христианским содержанием.

Отождествление Ольги с царицей «южной», «эфиопской» заслуживает особого внимания. По сути, в данном рассказе речь идет о том, что Русь перенимает у Византии пальму первенства в христианском мире — буквально с момента крещения первой княгини-христианки.

Не обошлось без недоразумений и при истолковании летописного рассказа о погребении княгини-христианки. Там не указывается, где именно похоронена Ольга, летописец отмечает лишь: «погребоша ю [т. е. её] на месте». А. А. Шахматов, а вслед за ним М. Н. Тихомиров усмотрели в том «какую-то неточность, вернее оборванность фразы». Но в древнем проложном сказании (под 11 июля) объясняется, что Ольга завещала себя «погрести с землею равно, а могылы не сыпати». По мнению Д.С. Лихачева, «могила Ольги поэтому могла быть плохо известна в народе». Однако о незнании или забвении места погребения знаменитой княгини вряд ли можно вести речь, поскольку позднее ее останки были перезахоронены в Десятинной церкви (хотя летопись об этом и молчит). А чтобы совершить перенесение мощей, очевидно, необходимо знать, где они были первоначально погребены.

Особое место в летописных легендах занимают предания о сыне

Игоря, князе Святославе — фигуре уже вполне исторической. Мы даже можем представить себе, как он выглядел, благодаря уже упоминавшемуся византийскому историку Льву Диакону: «Государь [Иоанн Цимисхий]… покрытый вызолоченными доспехами, подъехал верхом к берегу Истра, ведя за собою многочисленный отряд сверкавших золотом вооруженных всадников. Показался и Сфендослав, приплывший по реке на скифской ладье; он сидел на веслах и греб вместе с его приближенными, ничем не отличаясь от них. Вот какова была его наружность: умеренного роста, не слишком высокого и не очень низкого, с мохнатыми, бровями и светло-синими глазами, курносый, безбородый, с густыми, чрезмерно длинными волосами над верхней губой. Голова у него была совершенно голая, но с одной стороны ее свисал клок волос [9] Прическа Святослава объясняется обычно связью с обычаями кочевников. Подобные «чубы» отмечаются современниками, в частности, у гуннов. Как подчеркивают комментаторы этого текста, «облик киевского властителя должен был производить ошеломляющее впечатление на византийцев, ибо противоречил их собственным нормам самым вопиющим образом: ромеи стригли волосы только по случаю траура или судебного осуждения. Ходить стриженым представлялось уделом шута или фокусника. Усы мужчины, видимо, брили, зато бороды отпускали. Наконец, серьги среди мужчин носили только дети и моряки». — признак знатности рода; крепкий затылок, широкая грудь и все другие части тела вполне соразмерные, но выглядел он угрюмым и диким. В одно ухо у него была вдета золотая серьга; она была украшена карбункулом, обрамленным двумя жемчужинами. Одеяние его было белым и отличалось от одежды его приближенных только чистотой. Сидя в ладье на скамье для гребцов, он поговорил немного с государем об условиях мира и уехал».

Автор этого описания вряд ли сам видел киевского князя, но. как полагают многие, в целом верно изобразил его наружность, опираясь на рассказы очевидцев. Впрочем, современные историки подчеркивают, что Лев Диакон стремился следовать в таких случаях древним авторам, а облик Святослава в его изложении очень напоминает описание Атиллы, оставленное византийским автором V века Приском Панийским. Тот, скажем, отмечает, что Атилла «во всем… выказывал умеренность: так, например, гостям подавались чаши золотые и серебряные, а его кубок был деревянный. Одежда его также была скромна и ничем не отличалась от других, кроме чистоты; ни висевший у него сбоку меч, ни перевязи варварской обуви, ни узда его коня не были украшены, как у других скифов, золотом, каменьями или чем-либо другим ценным».

В отличие от своей матери, Святослав не склонен был принимать христианство, на что часто обращают внимание современные нам авторы. Большую часть жизни он провел в военных походах, смысл которых, однако, судя по летописным записям, не был ясен его современникам. Те якобы заявляли ему: «Ты, княже, чюжея земли ищеши и блюдеши, а своей ся охабивъ [т. е… свою покинул]». Действительно, князь мало уделял внимания собственным владениям, поручив их сначала своей престарелой матери, а затем сыновьям. Зато ему удалось сокрушить могущество Хазарского каганата, дойти до Каспия, а затем несколько лет воевать в Болгарии. С последними походами, предпринятыми по договоренности с Византийской империей, связаны довольно любопытные моменты.

Так. загадкой для современного читателя является заявление Святослава Игоревича: «Не любо ми есть в Киеве быти, хочю жити в Переяславци на Дунай, яко то есть середа в земли моей». Если само желание перенести столицу в некий Переяславец представляется большинству исследователей достаточно логичным (при этом они часто ссылаются на греческого историка Скилицу, который писал, что Болгария привлекала Святослава своими богатствами), то ответить с позиций здравого смысла на вопрос, почему именно Переяславец — середина Русской земли, чрезвычайно трудно.

Естественно, речь Святослава — не протокольная запись, а текст, созданный летописцем-христианином и имеющий, скорее всего, литературную основу. При обращении к другим древнерусским источникам оказывается, что выражение «середа земли» является устойчивым оборотом. Его, например, можно встретить в «Голубиной книге», восходящей к домонгольскому времени. В ней об Иерусалиме говорится, что «тут у нас среда земли». Подкрепляет такое впечатление и Житие Василия Нового, в котором об Иерусалиме говорится, что «вся благаа его посреде его». Действительно, на средневековых картах Иерусалим располагался в самом центре мира.