Отто фон Бисмарк - Второй рейх. Не надо воевать с Россией

Противодействие и медлительность чиновничьих душ всегда сильно раздражали его. Известная, быть может, подкрепленная горьким опытом склонность к недоверию часто склоняла его к основательным и неосновательным подозрениям по отношению к отдельным лицам. Это делало Тирпица каким-то очень сдержанным и «подавляло всякое движение сердца» и у других. Приходя часто, на основании новых размышлений или новых фактов, к перемене своей прежней точки зрения, он был в состоянии очень решительно проводить свои новые взгляды. В результате совместная работа с ним не всегда была согласованна и легка. Огромные успехи его достижений, которыми он справедливо гордился, давали ему сознание мощи своей личности, которое иногда должны были ощущать на себе и его друзья.

Во время войны политическая жилка стала так сильно преобладать у Тирпица, что в конце концов дело дошло до таких разногласий, которые в конечном счете привели к его уходу. Ибо рейхсканцлер фон Бетман все время требовал отставки адмирала, указывая на то, что имперские статс-секретари подчинены ему и что политика должна вестись им одним.

С тяжелым сердцем я расстался с этим энергичным властным человеком, гениально осуществившим мои планы и являвшимся для меня неутомимым сотрудником. Тирпицу навсегда обеспечена моя благодарность кайзера. Остается лишь пожелать, чтобы эта сила вскоре опять могла прийти на помощь бедному германскому отечеству, находящемуся в затруднительном и бедственном положении. Эта сильная личность сумеет и осмелится сделать то, на что многие другие не отважатся. Во всяком случае к адмиралу фон Тирпицу можно отнести слова поэта: «Высшее счастье детей земли – все же индивидуальность».

Критика, направленная адмиралом против меня в его интересной книге, не может повредить моему мнению о нем.

Получив известие об убийстве моего друга, эрцгерцога Франца Фердинанда, я покинул Кильскую неделю и поехал домой, намереваясь отправиться на похороны в Вену. Но из Вены меня, однако, попросили отказаться от этого намерения. После я слышал, что в этом между прочим сыграло роль и соображение о моей личной безопасности, которое я, понятно, отклонил бы. Глубоко обеспокоенный возможным серьезным оборотом дел, я решил отказаться от предполагавшейся поездки на север и остаться дома. Рейхсканцлер и Министерство иностранных дел держались, однако, противоположного мнения и как раз настаивали на моей поездке, ибо это, по их мнению, успокаивающим образом подействовало бы на всю Европу.

Ввиду неясности положения я долго не соглашался покинуть свою страну. Но рейхсканцлер фон Бетман коротко и ясно заявил мне, что если я теперь откажусь от поездки, ставшей уже известной, то это поведет к тому, что положение покажется еще более серьезным, чем оно есть на самом деле, и, возможно, будет способствовать возникновению войны, за которую на меня тогда смогут взвалить всю ответственность. Все-де только и ждут спасительного известия о том, что я, несмотря на создавшееся положение, спокойно отправился путешествовать. Я советовался об этом и с начальником Генерального штаба; когда и он обнаружил спокойное отношение к положению вещей и сам попросил отпуска на лето в Карлсбад, я с тяжелым сердцем решился, наконец, уехать.

Якобы состоявшееся 5 июля заседание так называемого Потсдамского коронного совета, о котором столько говорили, в действительности никогда не имело места. Это лишь выдумка наших недругов. Перед моим отъездом я, само собой разумеется, принял по обыкновению отдельных министров, докладывавших мне о положении дел в их ведомствах. Не было также и заседания Совета министров, и ни в одной из бесед с министрами не было и речи о военных приготовлениях.

Мой флот расположился, как всегда во время моих летних поездок, в норвежских фиордах. Находясь в Бальгольме, я получал лишь скудные известия от Министерства иностранных дел и черпал свои информации главным образом из норвежской прессы, по которой я видел, что положение становится все более серьезным. Я многократно телеграфировал канцлеру и в Министерство иностранных дел, что считаю нужным вернуться домой, но каждый раз меня просили не прерывать своей поездки. Узнав, что английский флот после смотра в Спитхеде (Spithead) не разъехался, а, сконцентрированный в одном месте, остался в боевой готовности, я еще раз телеграфировал в Берлин, что считаю мое возвращение необходимым. Там, однако, не разделяли моего взгляда. Но когда мне не из Берлина даже, а из норвежской прессы стало известно сначала об австрийском ультиматуме Сербии, а потом о сербской ноте по адресу Австрии, я без дальнейших колебаний отправился домой, отдавши приказание флоту отбыть в Вильгельмсгафен. При отъезде я из норвежского же источника узнал, что часть английского флота тайно отплыла в Норвегию, чтобы захватить меня (еще во время мира).

Характерно, что 26 июля английскому послу сэру Эдуарду Гошену в Министерстве иностранных дел объяснили, что к предпринятому мной по собственной инициативе возвращению домой там относятся с сожалением, ибо в связи с этим могут возникнуть тревожные слухи.

Прибыв в Потсдам, я застал канцлера и Министерство иностранных дел в конфликте с начальником Генерального штаба, т. к. генерал фон Мольтке придерживался мнения, что война безусловно начнется, в то время как канцлер и Министерство иностранных дел твердо настаивали на том, что до этого дело не дойдет и что войны можно будет избежать, если только я не объявлю мобилизации. Этот спор продолжался все время. Когда генерал фон Мольтке донес, что русские уже подожгли караульные помещения своей пограничной стражи, взорвали пограничные железнодорожные пути и расклеили объявления о мобилизации, лишь тогда, наконец, прозрели и дипломаты с Вильгельмштрассе. Только тогда они перестали сопротивляться и сдали свои позиции. Раньше они не хотели верить войне.

Одна из первых германских подводных лодок

Из этого ясно видно, как мало мы в июле 1914 г. думали о войне, не говоря уже о том, чтобы подготовлять ее. Я уже упоминал, как весной 1914 г. царя Николая II спросил его гофмаршал об его планах на весну и лето, и он ответил: «Je resterai chez moi cette annee, parce que nous aurons la guerre» [«Я останусь в этом году дома, так как у нас будет война»]. Этот факт был сообщен рейхсканцлеру фон Бетману; тогда я об этом ничего не слыхал, узнавши об этом факте лишь в ноябре 1918 г. И так поступил тот самый царь, который дважды, в Бьерке и Балтийском порту, совершенно неожиданно для меня дал мне свое торжественное честное слово (Word of honour of a sovereign), подкрепленное рукопожатиями и объятиями, в том, что он в благодарность за верное и дружественно-соседское поведение германского кайзера в русско-японской войне, в которую Россия была вовлечена исключительно Англией, в случае возникновения европейской войны никогда не поднимет меча против кайзера, особенно в качестве союзника Англии. Он ненавидит Англию, сказал тогда царь, ибо она причинила ему и России слишком много зла, натравивши в свое время на Россию Японию.