Отто фон Бисмарк - Второй рейх. Не надо воевать с Россией

Подобное тяготение к миру распространено и среди народов Антанты, и среди их социалистов. Этим социалистам, однако, ставятся препятствия в их поездках на конгрессы в нейтральные страны, причем отказывают в выдаче заграничных паспортов. Стремление к миру растет во всех странах. Народы все больше проникаются жаждой мира, и если среди правителей не найдется никого, кто предложил бы для этой цели свою помощь – моя попытка, к сожалению, ведь потерпела крушение, – то народы, наконец, сами возьмут дело в свои руки. Это произойдет, как доказывает история, не без опасных потрясений и переворотов, которые затронут также и римскую церковь и папу. Что должен думать солдат-католик, когда он постоянно слышит о стараниях в пользу мира со стороны социалистических вождей и в то же время никогда не видит попыток папы освободить его от бедствий войны. Если папа ничего не сделает в пользу мира, то возникает опасность, что мир будет добыт усилиями социалистов, и тогда наступит конец господствующему положению папы и римской церкви даже среди католиков.

Этот аргумент подействовал на нунция. Он заявил, что немедленно доложит Ватикану о моей точке зрения и сам выступит в пользу немедленных действий папы с целью добиться мира. Крайне взволнованный капеллан снова вмешался в разговор, заявивши, что папа подвергнет себя опасности быть растерзанным «пиаццой».

«Я – протестант, и следовательно, в глазах капеллана, еретик, – отпарировал я новое выступление капеллана, – несмотря на это, я должен здесь констатировать следующее: папа считается католической церковью и всем миром “наместником Христа на земле”. Изучая Священное Писание, я серьезно и подробно занимался личностью Спасителя, стараясь углубиться в сущность ее. И для меня ясно, что Спаситель, во всяком случае, никогда не боялся “пиаццы”, хотя в его распоряжении не было дворцов, имеющих вид крепости, с гвардией и оружием; Спаситель всегда шел в эту самую “пиаццу”, обращался к ней и, в конце концов, во имя этой враждебной ему “пиаццы” пошел на крестные муки. И теперь я должен поверить тому, что Его “наместник на земле” только из-за распущенной римской “пиаццы” якобы боится стать по примеру Спасителя мучеником, чтобы принести мир истекающим кровью народам.

Будучи протестантом, я, однако, слишком высокого мнения о римском пастыре, тем более о папе, чтобы поверить этим утверждениям. Для него не может быть ничего более прекрасного, чем всецело отдаться великому делу мира, не обращая внимания ни на что и не считаясь даже с очень отдаленной, в сущности, опасностью стать мучеником за это дело».

Нунций с сияющими глазами схватил мою руку и, глубоко тронутый, сказал: «Vous avez parfaitement raison. C’est le devoir du Pape, il faut, qu’il agisse, c’est par lui que le monde doit etre regagne a la paix. Je transmetterai vos paroles a sa Saintete» [«Вы совершенно правы. Это долг папы, он должен действовать, через него народы снова должны получить мир. Я передам Ваши слова Его Святейшеству»]. Капеллан отвернулся, покачал головой и пробормотал про себя: «Ah, la Piazza, la Piazza».

Через несколько дней после 8 августа 1918 г. я созвал Коронный совет, чтобы выяснить положение и, сделавши соответствующие выводы, наметить те основные линии, по которым должна была идти политика графа Гертлинга. Высшее военное командование одобряло мысль, что рейхсканцлер должен найти возможность какого-либо соглашения с неприятелем, но в то же время подчеркивало, однако, необходимость раньше занять так называемую Гинденбургскую линию, основательно отразивши врага: только тогда можно будет начать переговоры. После этого я приказал, чтобы канцлер вступил в сношения с нейтральной державой – Голландией, выяснивши, готова ли она сделать подобный шаг к мирному посредничеству.

Очень затрудняло предполагавшееся через Голландию обращение о мире то, что Австрию никак нельзя было побудить к ясному соглашению, и она без конца тянула с определенным выражением своей точки зрения по этому поводу. Даже устное соглашение между мной и императором Карлом вскоре, под влиянием Буриана, было им снова взято обратно. Нидерландское правительство, уже извещенное мной, изъявило свою готовность к посредничеству. Между тем Австрия без нашего ведома сделала свое первое сепаратное предложение о мире, сдвинувши таким образом вопрос с места. Император Карл втайне от нас уже вступил в сношения с Антантой, давно уже решивши оставить нас одних. Он поступал по изложенному им своим приближенным плану: «Когда я нахожусь у германцев, я во всем поддакиваю им, но когда я возвращаюсь домой, я делаю то, что хочу». Выходило так, что мое правительство и я постоянно были обманываемы Веной, причем мы ничего не могли сделать против этого, ибо оттуда нам всегда давали понять: если вы будете чинить затруднения, то мы вас оставим на произвол судьбы, т. е. наша армия не будет больше сражаться на вашей стороне. А этого, конечно, необходимо было по возможности избежать, как по военным, так и по политическим соображениям. Отпадение Австро-Венгрии и привело нас к катастрофе. Если бы император Карл еще только три недели сдержал свои нервы, многое бы произошло иначе. Андраши, по его собственному признанию, уже давно вел в Швейцарии за нашей спиной переговоры с Антантой. Таким образом император Карл надеялся обеспечить себе хорошее отношение со стороны Антанты.

После нашей неудачи 8 августа генерал Людендорф заявил, что не может больше ручаться за победу на фронте и что поэтому необходимо подготовить путь к мирным переговорам. Так как дипломатии не удалось завязать успешные переговоры, а военное положение между тем, в связи с революционной агитацией, все более и более ухудшалось, Людендорф 29 сентября, вместо мирных переговоров, потребовал начать переговоры о перемирии. В этот критический период на родине началось сильное движение в пользу образования нового правительства с целью заключения настоятельно необходимого мира. Я не мог игнорировать это движение, потому что старому правительству в течение 7 недель, с 8 августа до конца сентября, не удалось наладить более или менее успешных мирных переговоров. Тогда же ко мне, между прочим, явились с фронта генералы фон Галльвиц и фон Мудра. Они набросали картину внутреннего положения в армии, упомянувши о большом числе дезертиров, случаях неповиновения, появления красных флагов в поездах для отпускных, возвращающихся с родины и т. п. Генералы видели главную причину всех зол в царившем на родине настроении, неблагоприятно отражавшемся на армии. Общее желание ликвидации войны и заключения мира перешло с родины на фронт и стало уже замечаться в отдельных войсковых частях. Генералы поэтому полагали, что армия немедленно должна быть отозвана за линию Антверпен – Маас.