Кэтрин Мерридейл - Ленин в поезде. Путешествие, которое изменило мир

Китченера явно не хватало в руководстве делегации, которую теперь возглавили лорд Милнер и французский генерал Кастельно; оба они имели самое смутное представление о России. “Союзнический Ноев ковчег”, как его назвал Хор, в январе 1917 года взял курс на порт Романовна-Мурмане (ныне Мурманск). Успешно ускользнув от немецких подводных лодок, члены делегации оказались в числе первых пассажиров только что построенной Мурманской железной дороги. Путь до Петрограда занял четыре дня.

Локкарт был в отчаянии:

Вряд ли когда-либо в истории великих войн был другой момент, когда столько важных министров и генералов на столь долгий срок оставили свои обязанности ради совершенно бессмысленного демарша 69.

Не желая, чтобы миссия Милнера хоть как-то осложнила отношения с союзниками, русские, писал Хор, решили не дать делегации делать что бы то ни было вообще. Программа визита была заполнена парадными обедами, ужинами, балами и концертами. Мэриэл Бьюкенен вспоминала:

Придворные кареты, блистающие упряжью и пунцово-золотыми ливреями лакеев, сновали по улицам. А перед Hotel d'Europe, где жили члены делегации, выстроилась бесконечная вереница автомобилей.

Хор уговорил петроградского градоначальника держать ресторан “Медведь” открытым всю ночь, чтобы делегаты могли развлекаться там с полюбившимися им звездами балета и оперы:

Русские были готовы демонстрировать свое гостеприимство, покуда будет хватать запасов водки и икры 70.

Хотя переговоры о финансовой поддержке, поставках и предстоящей кампании тоже имели место, лорд Альфред Милнер не думал, что результаты их будут столь уж значительными: слишком много участников в каждой переговорной группе, слишком шумно и слишком много шпионов вокруг.

В феврале гости отбыли. Отъезд держался в таком секрете, что делегатов попросили пожертвовать обувью: их туфли, как обычно выставленные на ночь для чистки за двери номеров, оставались там еще долго после того, как гости уехали: персонал отеля (или немецкие наемные убийцы) должны были думать, что члены делегации все еще в гостинице 71. Возможно осознавая, что события опережают его, упаковал свои чемоданы и сэр Сэмюел Хор. Он утверждал, что успешно выполнил свою миссию – отдел разведки в Петербурге к моменту отъезда Хора насчитывал семнадцать сотрудников и крепко стоял на ногах, – однако на всякий случай сослался и на пошатнувшееся здоровье 72.

Вместе с членами делегации Хор погрузился в поезд до порта Романов. Обратное путешествие на британском военном корабле “Килдонен Кэсл” подействовало отрезвляюще: по ночам пассажирам мерещились взрывы, и многие пытались отвлечься составлением отчетов. Когда на горизонте появились скалистые берега Оркнейских островов, почти у каждого пассажира был готов по меньшей мере черновик.

6 марта лорд Милнер сообщил членам британского кабинета, что русские “в большой мере азиаты – весьма недоверчивы и подчас узколобы, однако готовы пойти за способными лидерами” 73. В лидерстве-то и была проблема, однако Милнер уверял Локкарта в том, что “и те из русских, кто хорошо информирован, и союзники, похоже, едины во мнении, что, пока идет война, революции не случится” 74.

Оставшейся в Петрограде Мэриэл Бьюкенен казалось, что после отъезда делегации морозы стали еще сильнее. Когда отошел наркоз от непрерывных развлечений (и шампанского), признаки усиливающегося социального напряжения проступили еще более явственно. Говорили, что Протопопов (возможно, под влиянием очередного мистического озарения) якобы приказал на случай народного бунта разместить пулеметы на крышах важнейших административных зданий города 75. Очереди еще больше выросли, число забастовок увеличивалось с каждой неделей. В 1916 году в российских городах было отмечено 243 политические стачки, а в 1917-м только за январь и февраль их насчитывалось больше тысячи 76. Локкарт сообщал из Москвы о том, что заказ на ручные гранаты, размещенный на одной из оружейных фабрик, был отменен,

формально на том основании, что новая партия гранат сейчас не нужна, но на самом деле потому, что правительство, имея в виду возможную революцию, боялось общественного контроля над производством столь опасных объектов 77.

Впрочем, небывалый даже для России мороз, казалось, совершенно парализовал жизнь. Пока ртутный столбик стоял на отметке минус 38 градусов, ни у кого, вероятно, не было особого желания выходить на улицы и швыряться гранатами.

Тем временем в лондонском парке Сент-Джеймс уже зацвели нарциссы – первые предвестники Пасхи. Депутат парламента майор Дэвид Дэвис, также входивший в делегацию Милнера, представил британскому кабинету свой отчет.

Никто не верит, – писал Дэвис, – что народное возмущение имеет хоть малейший шанс на успех. Более вероятен дворцовый переворот с целью устранения царя и царицы.

Российскому участию в войне это якобы не помешает, так как, “по всей вероятности, народ молча примет переворот как свершившийся факт”. Следовательно, победа достанется союзникам, и тогда придется делать следующий шаг. Дэвис предупреждал:

После войны немцы, несомненно, приложат все усилия, чтобы вернуть себе потерянное господство над русской торговлей, так что нашей задачей будет своевременно развернуть нашу собственную торговлю и добиться достаточного влияния на развитие событий в стране. <���…> Мировой прогресс в большой мере зависит от укоренения на русской почве британских понятий 78.

У немцев были собственные планы на создание агентурной сети в России. Но сначала нужно было восстановить утраченные звенья: с началом войны германские дипломаты были высланы из страны, многие немецкие коммерсанты и инженеры депортированы. Министерству иностранных дел Германии оставалось наблюдать, как на глазах тает список контактов в России, а у немногих оставшихся не было связей при дворе. “Полагаете ли вы возможным некоторым не компрометирующим правительство образом, исключительно от себя лично, деликатно послать к Витте голубя с оливковой ветвью?” – вопрошал своего корреспондента немецкий канцлер Бетман-Хольвег в Рождество 1914 года 1. Он полагал, что крупный предприниматель Альберт Баллин все еще мог бы обратиться к своему старому другу Сергею Витте, бывшему министру финансов России. Об отчаянном положении канцлера свидетельствует то, что единственный русский, у которого Хольвег надеялся найти поддержку, был человек на пороге смерти, давно переживший всякое свое влияние.

Любой немец вызывал в России подозрения, поэтому нужно было найти подходящего по убеждениям человека из нейтральной страны. И Швеция, и Дания могли предложить выгодных кандидатов. Посол Дании в Петрограде Гаральд Скавениус в течение войны не раз отправлял депеши в Берлин, пользуясь дипломатической почтой 2. Немецкие дипломаты обхаживали и датского короля Христиана X, у которого, благодаря родственным узам, был доступ к русскому царю 3. Налаживание такого рода связей не раз брал на себя германский посланник в Копенгагене Ульрих фон Брокдорф-Ранцау, который к тому же был в родстве с датской королевской фамилией. Все это было скрыто от посторонних глаз (немецкие власти не хотели показаться трусами, пытающимися избегнуть сражений), тем не менее в первые два года войны германское посольство в Копенгагене не раз выступало инициатором мирных переговоров с Российской империей. Однако ни одна из инициатив не имела успеха 4.