Кэтрин Мерридейл - Ленин в поезде. Путешествие, которое изменило мир

Арманд жила в то время в Кларане, еще одном центре русской эмиграции в Швейцарии, так что письмо с сообщением о революции было лишь предлогом для просьбы о помощи:

Я бы очень хотел дать Вам поручение в Англии узнать тихонечко и верно, мог ли бы я проехать.

Но Арманд медлила, а Ленин нервничал.

Я был уверен, что Вы поскачете тотчас в Англию, ибо лишь там можно узнать, как проехать и велик ли риск <���…> и т. д. Вчера писал Вам открытку с дороги, думая, что Вы, несомненно, уже думаете и решили ехать в Берн к консулу. А Вы отвечаете: колеблюсь, подумаю. Конечно, нервы у меня взвинчены сугубо. Да еще бы! Терпеть, сидеть здесь. Вероятно, у Вас есть причины особые, здоровье может быть нехорошо и т. д.

Теперь Ленин находит для Арманд задание, которое можно выполнить в самом Кларане:

Добыть паспорта (а) у русских, кои согласились бы дать свой (не говоря, что для меня) на выезд теперь другому лицу; (b) у швейцарок или швейцарцев, кои могли бы дать русскому 38.

Известие из Петрограда потрясло всю русскую колонию в Швейцарии. Русский консул в Давосе устроил прием, чтобы приветствовать наступление новой эры свободы (жест отчасти вынужденный, поскольку консул отнюдь не был революционером). В многочисленных объединениях, поддерживавших эмигрантов, начались разговоры о скорой репатриации 39. В Швейцарии жили теперь семь тысяч русских, и на них уже начинали посматривать косо, но никакого простого способа вернуться в Россию по-прежнему не существовало 40. Англичане не видели для себя никакой выгоды в том, чтобы помогать русским революционерам добраться домой через Северное море, а Временное правительство, со своей стороны, было в ужасе от всех, кто принадлежал к лагерю, по выражению Гучкова, “радикалов, евреев и слабоумных”. Зажатые между двумя правительствами, совершенно не желавшими им помогать, Ленин и его товарищи с досадой и завистью читали в газетах о тех, кто возвращался в Петроград из эмиграции в Скандинавии – через нейтральные города, по надежному железнодорожному пути. В сравнении с этим счастливым уделом вынужденное сидение в Швейцарии как никогда походило на мучения белого волка в проклятой клетке зоосада.

Газеты пристально следили за событиями в Петрограде. Керенский был звездой воодушевляющей русской драмы. Стоило ему появиться в театре или на любой импровизированной трибуне, как толпа приходила в экстаз. Ленин называл его “мелким буржуа”, однако у этого человека был кредит доверия, необходимый для проведения ряда важных реформ: Россия стала самой свободной страной мира после того, как новое правительство объявило амнистию политическим заключенным, отменило смертную казнь и распустило тайную полицию 41. Воодушевленные реакцией солдат на либеральные обещания изданного Петросоветом приказа № 1, члены правительства создали комиссию по реформе армии 42. Ленин, однако, не желал радоваться; напротив, он оплакивал тот факт, что “буржуазия успела втиснуть свои зады в министерские кресла” 43. Уничижительный отзыв он припас и для Керенского, который будто бы “играет роль балалайки для обмана рабочих и крестьян” 44.

Его раздражение выливалось в изложенные рубленым языком инструкции для социалистов, возвращавшихся в Россию через Торнио. Группе большевиков, ехавших по этому маршруту и остановившихся в Христиании (Осло), он 6 / 19 марта направил (по-французски) следующую телеграмму:

Наша тактика: полное недоверие, никакой поддержки новому правительству; Керенского особенно подозреваем; вооружение пролетариата – единственная гарантия; немедленные выборы в Петроградскую думу; никакого сближения с другими партиями. Телеграфируйте это в Петроград. Ульянов 45.

Через несколько дней Ленин начал размышлять, каким образом советы рабочих депутатов смогли бы по-настоящему взять власть. 11 / 24 марта он писал:

Нам нужно государство, но не такое, какое нужно буржуазии, с отделенными от народа и противопоставляемыми народу органами власти в виде полиции, армии, бюрократии (чиновничества). <���…> Пролетариат же <���…> должен “разбить”, выражаясь словами Маркса, эту “готовую” государственную машину и заменить ее новой, сливая полицию, армию и бюрократию с поголовно вооруженным народом 46.

Проблема была в том, что он все еще наблюдал происходящее, по его собственному выражению, “из далёка”. В одном из множества раздраженных писем к Якубу Фюрстенбергу в Швецию (от 30 марта) Ленин жаловался:

Вы можете себе представить, какая это пытка для всех нас – сидеть здесь в такое время. Мы должны ехать, хоть сквозь пекло! 47

Поскольку Ленин считал, что его имя у англичан в черном списке (“Я уверен, что меня арестуют или просто задержат в Англии, если я поеду под своим именем”, – писал он Инессе Арманд) 48, он несколько раз пытался раздобыть поддельный паспорт, чтобы пробраться в Россию тайно. Вячеславу Карпинскому в Женеву 6 / 19 марта он шлет просьбу:

Возьмите на свое имя бумаги на проезд во Францию и Англию, а я проеду по ним через Англию (и Голландию) в Россию. Я могу надеть парик 49.

Крупская рассказывала:

Сон пропал у Ильича с того момента, когда пришли вести о революции, и вот по ночам строились самые невероятные планы. Можно перелететь на аэроплане. Но об этом можно было думать только в ночном полубреду. Стоило это сказать вслух, как ясна становилась неосуществимость, нереальность этого плана. Надо достать паспорт какого-нибудь иностранца из нейтральной страны, лучше всего шведа: швед вызовет меньше всего подозрений. Паспорт шведа можно достать через шведских товарищей, но мешает незнание языка. Может быть, немого? Но легко проговориться. “Заснешь, увидишь во сне меньшевиков и станешь ругаться: сволочи, сволочи! Вот и пропадет вся конспирация”, – смеялась я 50.

Оставалась одна, но совершенно абсурдная возможность. Швейцарские изгнанники теоретически могли бы проехать через Германию до Балтийского моря, оттуда переправиться в Швецию, а затем через пограничный финский Торнио въехать в Россию. Первым речь об этом завел Радек, очевидно прознавший о том, что русским, работавшим на Парвуса в Копенгагене, немцы выдавали транзитные визы. Много лет спустя Радек вспоминал, что это именно он убедил некоего журналиста (“если не ошибаюсь, фамилия его была доктор Дейнгард”) осторожно навести соответствующие справки у германского полномочного представителя в Берне 51.

Как бы то ни было, Ленин эту идею поначалу отверг. Воспользоваться во время войны помощью врага значило навлечь на себя обвинение в измене, что для уважающего себя революционера было недопустимо. Но, в конце концов, целью его была не моральная чистота, а всемирная гражданская война. Напряжение войны сказывалось и на германском правительстве. В незыблемой твердыне протокола, министерстве иностранных дел, появился не вполне обычный новый руководитель: на место Готлиба фон Ягова был назначен Артур Циммерман – прусский карьерный дипломат со склонностью к непредсказуемым решениям, поклонник мозельского вина (литр которого он выпивал за обедом) и страстный любитель тайных операций 52.