Сесили Веджвуд - Тридцатилетняя война. Величайшие битвы за господство в средневековой Европе. 1618—1648

И вот при таких-то напряженных отношениях один из французских послов по пути в Мюнстер проехал через Гаагу. Клод д’Аво был довольно толковым человеком; в Гамбурге он прекрасно вел дела с немцами и шведами, но не знал голландцев. Гордый своими прошлыми дипломатическими успехами, крайне презирая тупоумных голландцев и слишком самоуверенный, чтобы посоветоваться со своим коллегой Абелем Сервьеном, который лучше разбирался в ситуации, он вздумал непременно выступить перед голландскими штатами 3 марта 1644 года и заявил им, что, по мнению короля Франции, было бы замечательно, если бы они терпимо относились к католикам.

Его речь мгновенно подняла такую бурю яростного негодования, что едва не опрокинула лодку франко-голландского альянса. Французам пришлось долго и тщательно растолковывать и клясться, что они не имели в виду ничего дурного, и волнение удалось на время успокоить, но лишь немного, и на протяжении всего переговорного процесса в Мюнстере над ним нависали тучи, угрожавшие прорваться грозой в любой момент.

Французов подстерегала и другая опасность. Престарелый папа Урбан VIII почил в бозе в 1644 году, и ему на смену пришел Иннокентий X. Первый, Маффео Барберини, преданно служил интересам Франции; его преемник Джамбаттиста Памфили им противостоял. Было бы преувеличением сказать о политическом курсе нового папы, что он служил интересам Испании. Если он и вошел в историю папства, то лишь как полный ноль. Угрюмый, нервозный и благонамеренный, он не был ни плохим человеком, ни плохим папой. Можно сказать, он все равно что и не был римским папой. Потомки знают о нем не по делам, а по портрету кисти Веласкеса. Он жил в Ватикане, играл в шары в своем пышном саду, подписывал папские буллы и выполнял религиозные обязанности понтифика, но всю его политическую и личную жизнь затянуло внутрь амбициозных проектов его невестки, которая использовала его положение как опору для собственного возвышения и решения личных конфликтов. Что же до его звания «святейшего отца», то кто-то нелюбезно заметил, что даже дети убегали от него – «tant il etait effroyable a voir» 1.

Его избрание, которое сразу же объявили симонией, означало, что французское правительство лишилось очень ценной опоры. В глазах среднего класса французских католиков весь неправдоподобный альянс протестантских держав во главе с католическим «казначеем» – Швеции, Соединенных провинций, Гессен-Касселя и старой Хайльброннской лиги под началом Франции – был оправдан благословением папы римского. Кроме того, Урбан успел дожить до того момента, чтобы отправить своего человека – Фабио Киджи – как представителя Ватикана на мирных переговорах в Мюнстере. Теперь Мазарини боялся, что Иннокентий X отзовет Киджи и пришлет вместо него какого-нибудь испанского или подкупленного испанцами нунция. На самом деле его тревоги были напрасны, поскольку Иннокентий X не был человеком действия, и Киджи остался. Мазарини стоило опасаться толь-

Настолько он был страшен на вид ( фр .).

ко событий в Италии, где политика нового папы привела к разрыву дипломатических отношений между Парижем и Ватиканом и стычке на итальянском полуострове. Все это нервировало и дорого стоило, но, как ни удивительно, в конечном счете практически не повлияло на мирный конгресс в Вестфалии.

Как показало время, позиции Франции ослабли не так сильно, как надеялись испанцы в 1644 году. Тем не менее текущие события, растущая готовность Соединенных провинций к миру и все большая неприязнь к французам, утрата кардиналом Мазарини папской поддержки подвигали Испанию к тому, чтобы воспользоваться удобным моментом и заключить выгодный для себя мир. У Рокруа рухнули надежды испанцев на войну, и теперь они ухватились за дипломатические возможности.

По французским понятиям, созванный в Мюнстере и Оснабрюке конгресс должен был положить конец войне в Германии, фактически принудить императора к миру и таким образом отделить его от Испании. Последнее, чего хотел Мазарини, это всеобщий мир с участием Испании. Ей нельзя было дать выкарабкаться из войны, залечить раны и через 10 лет свежими силами снова вступить в борьбу с Францией. Ее следовало изолировать с оружием в руках, чтобы она воевала до последнего издыхания. Поэтому велико же было негодование французских послов, когда, промерзнув до костей на размокших от тающего снега дорогах, они приехали в Мюнстер в марте 1644 года и обнаружили там не только имперского, но и испанского делегата. Проявив находчивость, они тут же заявили, что не могут иметь с ним дел, поскольку в его верительных грамотах испанский король-де назван королем Наваррским и Португальским и герцогом Барселонским; а ведь только их государь, подчеркнули французы, является королем Наваррским и герцогом Барселонским, а королем Португалии они признают только Иоанна IV Браганса. Ловко подняв испанский вопрос, французы принялись все дольше и дольше затягивать начало встреч, устраивая яростные диспуты с испанским делегатом о первенстве своих государей.

Спор между императором и германскими сословиями, ослабление французских позиций и вмешательство Испании задерживали открытие конгресса, но не грозили полностью его сорвать, как разрыв между Швецией и Данией, случившийся в то же время. Еще с момента своего ухода в 1629 году Кристиан IV Датский периодически предлагал себя в качестве «посредника» между противоборствующими сторонами, а в 1640 году благодаря своим делегатам он смог более или менее зарекомендовать себя в качестве «беспристрастной стороны» на совещаниях в Гамбурге. Шведы, однако, отнюдь не собирались верить в его непредвзятость, ведь он помог тайно вывезти из Швеции королеву-мать, хотя и с ее собственного согласия, что могло создать серьезные проблемы в стране. Он подписал торговый договор с Испанией. Он женил сына на дочери курфюрста Саксонского, открытого союзника императора. Весной 1643 года Кристиан IV блокировал Гамбург, а введенное им повышение пошлин в проливе Эресунн с целью покрыть постоянный дефицит бюджета нанесло ущерб шведской торговле и сделало Кристиана IV самым ненавидимым человеком на всей Балтике.

Именно в этот момент, когда у Кристиана IV не осталось ни единого друга на севере, Оксеншерна в сентябре 1643 года направил Торстенссону указание напасть на датские владения. Промедлив лишь для того, чтобы укрепить свою оборону на границах Чехии и Моравии, маршал, к изумлению датчан, пошел на северо-запад с большей частью армии, в декабре вторгся в Гольштейн и еще до конца января 1644 года занял Ютландию. Только после этого правительство в Стокгольме соизволило выпустить манифест, в котором оправдывало свои действия. Объявлять войну никто и не думал.