Дмитрий Мачинский - Скифия–Россия. Узловые события и сквозные проблемы. Том 1

Однако другой важнейшей составляющей личности Мачинского был строгий аналитический ум, нашедший себе широкое — и относительно свободное — поле для применения в археологии. Древность обеспечивала безопасную дистанцию от современности, а изучение материальной культуры было своего рода гарантией от подозрений в идеологически сомнительных взглядах [1] На этот счет можно привести любопытное свидетельство самого Д. А. Мачинского о Л. И. Крушельницкой, известной исследовательнице кельтских памятников Прикарпатья, с которой он поддерживал дружеские отношения. Л. И. Крушельницкая, происходившая из семьи видных деятелей украинской культуры Львова, потерявшая почти всех своих родственников в репрессиях 20–30-х гг. XX в., спаслась, по ее словам, «зарывшись в землю», т. е. став археологом. . Свобода этого поля от прямого давления идеологии была обусловлена и тем, что археология как самостоятельная дисциплина вновь обретала себя в послереволюционные годы, но развивалась, несмотря на потери, на высокой волне русской, и в частности санкт-петербургской, историко-филологической школы: студенты 20-х годов XX века, среди которых был и Алексей Мачинский, отец Д. А. Мачинского [2] См. статью Н. Ю. Смирнова «Археолог Алексей Владимирович Мачинский» в: Ладога и проблемы древней и средневековой истории северной Евразии / Сборник статей по материалам XIX и XX Чтений памяти Анны и Дмитрия Алексеевича Мачинских. СПб.: Нестор — История, 2016. С. 6–43. , учились у профессоров старой школы, а им самим предстояло создать костяк будущей ленинградской археологической школы. Таким образом, критический аппарат и научный метод будущего исследователя развились в благоприятных условиях, при чутком участии превосходных учителей и в относительно свободном пространстве бурно развивавшейся отечественной археологической науки.

Эти стороны личности, вероятно, и предопределили синтез историософской устремленности и строгого научного поиска, вооруженного инструментарием археологии, в творчестве Д. А. Мачинского. Провиденциальность русской поэзии, в наивысших своих проявлениях касающаяся общемировых судеб, в сочетании с превосходной выучкой исследователя прошлого создали феномен этого ученого.

Что казалось и продолжает казаться важным и по сей день актуальным в той давней публикации? Прежде всего ясное понимание того, что в силу географии Россия обречена на масштабность: «Я в отличие от многих произношу слово „империя“ без ненависти или восторга. <���…> Единство России (в любых формах) может быть сохранено и возрождено, да и сами эти формы могут быть выработаны лишь при неосознанной, а лучше осознанной, апелляции к крупным реалиям, идеям, образам и силам, которые предопределили имперское единство на территории, именовавшейся древними греками Скифией». В этом смысле империя как тип государства, осуществленный Россией, может быть трансформирован на новом этапе с учетом пережитого травматического опыта в нечто новое, способное, приняв вызов времени, организовать свое огромное целое на более справедливых и органичных основаниях. В тесной связи с этим второй момент — отчетливое осознание особой роли великороссов (нынешних русских в дореволюционной терминологии) вбирать и объединять в себе, претворять в российскую культуру самые разнообразные компоненты освоенной ими географии. Российская нация в силу сформировавших ее исторических обстоятельств — исходно полиэтнична: «Тенденция к национальному обособлению и чистоте глубоко противоречит всей истории русских и великороссов, построенной изначально на органичном и непрерывном, сознательном и бессознательном вбирании в себя разнообразных этнических компонентов, вносивших свой вклад в формирование генофонда, этнопсихологии, религиозности, социальности и т. д., — компонентов, не изменявших, однако, до сих пор природу единого „государственного стержня“ русско-великоросского сознания и истории». Наконец, чрезвычайно важным представляется разъяснение Д. А. Мачинского о трех русских народах, имеющих общие корни в Древней Руси, и избавление этнонима «великоросс», к сожалению упраздненного, от имперско-шовинистической шелухи, навязанной ему ложно понятым интернационализмом в советское время: «Только больное советско-российское самосознание могло из всей гаммы смысловых оттенков в самоназваниях (великороссы, малороссы. — В. М.) акцентировать именно имперско-шовинистический и посему — упразднить сами названия. <���…> Однако — в эпоху провозглашенного „братства народов“ — почему было не обратить внимания на другие, основные оттенки, на всю смысловую гамму? И тогда оказалось бы, что прилагательное „великий“ в именовании части русских означает — не более чем в названии „Новгород Великий“ — просто большие размеры территории расселения, ведущую роль в воссоздании единого государства и государственного самосознания и отсюда — большую, „великую“ меру ответственности за все, содеянное в России».

Таково, на наш взгляд, основное послание эссе Мачинского. В первое десятилетие XXI века, по завершении переходного периода 90-х годов, когда стало ясно, что в силу разных причин, в том числе из-за болевого шока недавних перемен, российское самосознание ищет знакомых путей, поводов для оптимизма значительно меньше, этот текст стал казаться несколько утопическим. Однако на фоне последних событий, когда все опасности повтора пройденного, хождения по заколдованному кругу собственной истории все более очевидны, он вновь приобретает ценность неусвоенного урока. Именно поэтому мы сочли необходимым опубликовать его — как послание в будущее.

Эта книга о корнях российской истории, а отчасти — и о едином стволе ее, и об отдельных ветвях, и совсем немного — о цветах и плодах — пишется <���…> в начале последнего десятилетия двухтысячелетней христианской эры, а если принять во внимание, что реально Иисус родился около 7–4 годов до н. э., то и совсем на исходе христианского двухтысячелетия.

Последнее столетие, как ни одно предшествовавшее, воплотило многие мечтания человечества — преимущественно в области внешнего освоения и устройства жизни — и вместе с тем, как ни одно другое, обнажило всю мерзость, укорененную в человеческой природе, и ослабило надежды на ее преображение. Это столетие первых мировых войн и первой системы всемирной безопасности. Россия, сыгравшая одну из ведущих ролей и в том и в другом, на утренней заре столетия подарила миру странный цветок своего Серебряного века, уместившегося в три десятилетия, — века небывалых начинаний в сфере духа и в области культуры, среди которых центральное место занимает феномен русской религиозной философии, истинное воздействие которой на широкие и глубокие пласты российского общества начинается только ныне, на исходе столетия. И та же Россия в том же столетии реализовала совершеннее и завершеннее, чем кто-либо <���…>, ад на земле, его круги по нисходящей и восходящей вплоть до самых низких и мерзостных. И, находясь на низшем круге собственного ада, вступила в противоборство с Германией, творившей свой ад в центре Европы, и — ад восстал на ад — победила ее, спася мир от болезни более опасной, чем поразившая Россию, так как классический фашизм грозил перерождением важнейшему органу земного сознания — европейской цивилизации.