Дэвид Граммитт - Краткая история. Война Алой и Белой розы

Ближе к концу 1440-х, однако, положение Йорка становилось все сложнее. Невзирая на большие доходы, герцог жил не по средствам, и к 1450 году задолженность короны ему в форме невыплаченного жалованья и долгов достигла 26 000 фунтов. Герцог Йоркский оказался не в худшем положении, чем большинство кредиторов государя, — на самом деле в лучшем, нежели некоторые из них, но собственные финансовые проблемы заставили и его ощущать всеобщий кризис 1449–1450 годов. Есть сведения, что, возможно, герцог уехал из Англии в Ирландию, поскольку над ним сгустились тучи. Назначение его вовсе не представляло собой изгнание, как позднее заявляли последователи Кэда, но по возвращении в Англию в следующем году герцог Йоркский утверждал, будто некие придворные из королевского окружения в Северном Уэльсе замышляли устроить ему западню на пути как туда, так и обратно. В Ирландии Ричарду, как видно, доставили немало беспокойства недостаток средств для финансирования кампании против мятежных кельтских вождей и опасность выдвижения в отношении него таких обвинений в некомпетентности и измене, какие были выдвинуты против тех, кто вел войну в Нормандии. В июне 1450 года герцог писал графу Солсбери (и, вероятно, другим баронам), жалуясь, что без денег ему придется отказаться от командования. В письмах звучат страхи, терзавшие Ричарда в то время: «Нельзя, чтобы в хрониках написали, будто Ирландия была потеряна через мое небрежение» [53] M. Hicks . From Megaphone to Microscope: the Correspondence of Richard Duke of York with Henry VI // 1450 Revisited. Journal of Medieval History. 25 (1999). P. 249–250. .

Таким образом, летом 1450 года герцог Йоркский был вовлечен в серию событий, контролировать которые он не мог или почти не мог, а они грозили погубить его. Мятежники Кэда и многие другие считали его противоядием от «предателей» в окружении короля, разворовывавших предназначенные для общественного благосостояния средства; в равной мере королевский двор и другие объекты общественной ненависти видели в герцоге своего главного врага; сам Ричард опасался обвинения в измене за поддержку Кэда (заявлявшего о своем родстве с герцогом и принявшего имя Джона Мортимера) и подрыва своих позиций в качестве предполагаемого престолонаследника, не говоря уже о чем-нибудь похуже. Именно в такой обстановке подозрений и слухов он возвратился в Англию — по всей вероятности, в последнюю неделю августа. Как отмечалось в одном современном событиям тексте, ближний круг короля был «премного напуган» приездом герцога [54] N. Davies, R. Beadle, C. Richmond (eds.). Paston Letters and Papers of the Fifteenth Century. Oxford: Oxford University Press, 1971–2005. Vol. 2. P. 47. . Страх этот звучит отголоском в упоминаниях о неудачных попытках некоторых лиц королевского двора перехватить герцога на пути из Северного Уэльса и в торжественном заявлении о верности его королю в сентябре.

«Первое письмо» герцога Йоркского, как стал называться этот документ, бросало вызов тем, кто высказывался против герцога с целью очернить его публично перед королем. Он поклялся в преданности государю и объявил себя «верным рыцарем». Похоже, Генрих принял уверения в благонамеренности со стороны Ричарда Йоркского без оговорок, оба примирились, и король раскрыл объятия герцогу «как нашему верному подданному и нашему премного возлюбленному брату» [55] Griffiths. Duke Richard’s Intentions. P. 299–301. .

Однако в начале октября герцог Йоркский из подателя личного прошения, стремящегося подтвердить свою верность короне, стал оратором, призывающим к реформам ради общего блага. Второе письмо королю, поступившее в широкое обращение и предназначенное быть публичным документом, фактически поддерживало призывы мятежников Кэда, и герцог предлагал свои услуги как гаранта «свершения правосудия над изменниками, то есть всеми, о ком сказывали, либо кого открыто называли» [56] Ibid. P. 301–302. .

Данный шаг представляет собой чрезвычайное и провокационное заявление о некомпетентности короля, а также подтверждает признание герцогом обоснованности парламентских требований справедливой кары для предателей. Генрих отреагировал решительно. Предложение герцога он не принял, предпочтя поручить разрешение проблем «известному и весьма достойному совету», куда герцога Йоркского пригласили как участника и где ему не отводилось никакой особой важной роли. Ричард был разочарован, но не сломлен. В третьем письме к королю и баронам он обосновал необходимость реформ и критически изменил характер нападок. Впервые герцог преподносил поражение во Франции как результат алчности и скверных советов тех, кто был «вознесен из ничего», и призывал — буквально словами из манифестов Кэда — передать главные роли в совете «истинным лордам, но особо лордам могучей царской крови» [57] The Politics of Fifteenth Century England. P. 187–189. . Документ, похоже, удостоился такого ответа, как прежняя жалоба. Действия герцога Йоркского отличались стремительностью. Он добивался законности двумя противоречащими друг другу путями: с одной стороны, козырял своим положением ведущего магната и (неявно) предполагаемого наследника, а с другой — апеллировал к палате общин. Затея провалилась, поскольку герцог очень заметно промахнулся в оценке настроений других пэров и стойкой приверженности окружения своему королю. 6 ноября 1450 года в Вестминстере собралась очередная сессия парламента, и течение политики снова изменилось.

Период с ноября 1450 по май 1455 года ознаменовался ожесточенной борьбой между Ричардом Йоркским и Эдмундом Бофортом, герцогом Сомерсетом. Происхождение данного конфликта следует искать, несомненно, в личной неприязни, но вскоре частное смешалось с общим и вызвало кризис в совете: кто больше достоин права подавать рекомендации королю в интересах общего блага? Эдмунд приходился младшим сыном Джону Бофорту, маркизу Сомерсету (ок. 1371–1410), старшему сыну Джона Гонтского от брака с Катрин Суинфорд. Как и герцог Йоркский, этот вельможа зарекомендовал себя умелым солдатом и верным слугой дома Ланкастеров. В декабре 1447 года его назначили наместником во Франции. В этом качестве он возглавлял завершившуюся в 1449–1450 годах полным крушением оборону герцогства Нормандия. Нет свидетельств прямого возражения Ричарда Йоркского против этого назначения, но он не одобрял действия Сомерсета, в первую очередь сдачу в октябре 1449 года без борьбы цитадели Руана (где герцог Йоркский по-прежнему числился комендантом гарнизона), считая их позорными и изменническими.

Для Ричарда сдача Руана равнялась личному оскорблению, но еще большим оскорблением для него стало назначение Сомерсета через месяц по возвращении из Нормандии, в сентябре 1450 года, лордом-констеблем Англии. По представлениям герцога Йоркского, его соперник персонифицировал своекорыстие и бесчестие людей, разрушавших управление в Англии и приведших к поражению во Франции [58] Тут необходимо вспомнить о блистательной атаке, предпринятой Ричардом под Понтуазом (теперь — пригород Парижа) летом 1441 г., когда он не просто деблокировал запертый в крепости английский гарнизон, но и едва не взял в плен Карла VII. После этого, по словам современников, если французы узнавали, что войска англичан идут в одном направлении, те тотчас начинали двигаться в противоположном. Понтуаз англичане из-за недостатка ресурсов потеряли той осенью, но Ричард, разумеется, не мог никому простить позорной капитуляции перед лицом противника, которого сам так славно победил всего несколько лет тому назад. . Ссора с Сомерсетом не была главной причиной вмешательства Ричарда во внутреннюю политику летом 1450 года, однако уже к осени данное обстоятельство придало публичной кампании герцога Йоркского фокус, которого ей так недоставало. Ричард величественно прибыл в парламент во главе большой свиты и с мечом, который торжественно несли перед ним. Спикером выбрали одного из его верных слуг, сэра Уильяма Олдхолла. В парламентской петиции содержался призыв к удалению от двора тридцати одного человека во главе с Сомерсетом. Герцога тут же заключили в Тауэр (пусть и ненадолго), парламент принял более действенный акт о возобновлении пожалований, чем прошедший через слушания в 1450 году; герцог Йоркский, казалось, был на пике могущества.