Шарль Пти-Дютайи - Франция и Англия X-XIII веков. Становление монархии

Заметим при этом, что в XII в. Иоанн Солсберийский и его современники вовсе не думали, что от плохого короля может освободиться народ («Communitas regni») при посредстве своих представителей. Автор ясно указывает, что народ (Communitas — община) не имеет другого представителя, кроме самого короля, и что этот последний всемогущ. Низложение может быть только действием церкви, совершенным для того, чтобы защищать религию, и тираноубийство явится делом отдельной личности: это должна быть Юдифь, обезглавливающая Олоферна.

Вообще Иоанну Солсберийскому было чуждо понятие о договоре между королем и нацией, так же как о политическом теле, существующем помимо короля; он и не представляет себе, чтобы публичные учреждения могли ограничивать власть короля и препятствовать злоупотреблениям. «Все, — говорит он, — должно устанавливаться только решением ума государя». Это то же учение, что и в « Диалоге о Палате шахматной доски». В своей теории о королевской прерогативе он отчетливо отделяется от легистов и придворных епископов, которых он упрекал за их раболепие, только в одном пункте: король не имеет права тиранизировать церковь, т. е. вмешиваться в канонические выборы, присваивать себе имущество или юрисдикцию церкви. В общем, Иоанн Солсберийский представляет себе свободу лишь с точки зрения вольностей церкви. Именно это его и интересует. На его взгляд, король, который уважал бы независимость и привилегии духовенства, мог бы себе все позволять, и подданные должны бы были смириться. Это очень ограниченная точка зрения; но ее нужно понять, если хотят проникнуть в политические идеи того времени и понять генезис великих движений XIII в.

Церковное представление о королевской власти могло бы иметь большую силу уже во времена Генриха II, если бы оно было усвоено баронами. Я не говорю о буржуазии, которая в XII в. имела в Англии еще меньшее значение, чем во Франции. Знать, проникнутая «клерикальным» духом, интеллектуально и морально находящаяся во власти духовенства, могла бы оказать ему содействие, очень опасное для монархии. Но знать и клирики лишь очень редко могли столковаться друг с другом: часто между ними существовал конфликт и всегда — взаимное недоверие. У них не было почти никаких общих понятий, знатный мог иметь порывы благочестия, жертвовать гордостью и деньгами из страха перед адом, но он презирал клириков так же, как и горожан, и ему не было никакого дела до теории божественного права. На короля он смотрел только как на сюзерена. Этот сюзерен должен быть большим воякой, щедрым на «guerredons». Мечтою знатного была погоня за приключениями, и хорошим государем был тот, который доставлял ему для этого случай. К Стефану, несмотря на то что он допустил расцвет феодальной независимости, относились с пренебрежением, так как «король, который не может ни взять, ни дать, который не выигрывает, а проигрывает, никуда не годится». Генрих II, запрещавший турниры и войне предпочитавший дипломатию, был мало популярен. Но «молодой король» Генрих и его брат Ричард, блестящие паладины, были любимы рыцарями. Впрочем, существовало правило морали, которое было обязательно для знатных в их отношениях к монархии; но это было феодальное правило — соблюдение верности, в которой присягали. Самым характерным в этом отношении документом является « История Вильгельма Маршала». Написана она была, без сомнения, каким-нибудь герольдом: вся она проникнута феодальным духом. Вильгельм Маршал слывет самым верным из слуг Генриха II, Ричарда и Иоанна. Основным правилом его поведения является соблюдение оммажа. Вот почему он сначала служил молодому королю Генриху против его отца Генриха II, потом королю Генриху II против Ричарда Львиное Сердце, потом Ричарду Львиное Сердце против Иоанна Безземельного и, наконец, Иоанну Безземельному против восставших баронов; и не на том основании, что эти короли были представителями Бога на земле, а потому, что эти короли приняли от него оммаж. Он добился от Иоанна Безземельного разрешения принести присягу Филиппу Августу, чтобы иметь возможность сохранить свои земли в Нормандии, и с тех пор он, несмотря на угрозы Иоанна Безземельного, отказывается сражаться против Филиппа Августа. Таков феодальный дух и таковы понятия, которые честный знатный человек составляет себе о своем долге. Многие другие, не столь добросовестные, будут руководствоваться своими интересами и своими страстями. Конечно, когда они объединятся против Генриха III, их будет побуждать к этому, между прочим, и чувство опасности, грозящей их независимости; но лишь гораздо позже, и притом очень медленно и слабо, разовьется в английской знати настоящее политическое сознание.

А пока козыри в руках у королевской власти.

В тот момент, когда Генрих Плантагенет был признан Стефаном наследником престола и заключил с ним Валлингфордский договор, в Англии царили беспорядок и нищета. Повиновались почти только ближайшему владельцу замка. Шерифы, которых сохранил Стефан, собирали лишь очень скудные доходы, да и те не всегда вносили в Палату шахматной доски. Стефан обязался перед своим наследником вернуть отчужденные им домены и королевские доходы, разрушить «незаконнорожденные замки», построенные без разрешения, отослать домой фламандских наемников, назначить в каждом графстве честных и способных восстановить порядок шерифов и чеканить полноценную монету; он должен был также вернуть своим подданным имущество, которым они владели во времена Генриха I, восстановить безопасность духовенству и трудящимся классам. Выполнить эту программу у него не хватало сил, да не было и времени. Эго сделал Генрих II, и притом с необычайной энергией и быстротой. Отобрать назад королевские замки удалось лишь после тяжелой борьбы. Но почти в один год Англия была умиротворена. Столь продолжительная и жестокая усобица оставила, конечно, после себя следы: с одной стороны, экономическую разруху, которая побуждала Генриха II избегать больших войн; с другой — усиление опасных элементов в обществе и развитие безнравственных и буйных привычек, что было, без сомнения, первоначальной причиной (это как будто не приходило никому в голову) его замечательных полицейских и судебных реформ.

Королевство нуждалось в мире; королевская власть нуждалась в восстановлении своих ресурсов, в том, чтобы вновь протянуть свою руку до самых границ страны, а для этого ей необходимо было прибегнуть к помощи местных учреждений, курии сотни (hundred) и курии графства.

Для этой необходимой работы никто не был полезнее Плантагенетам, чем шериф. Во времена Генриха II шериф, обузданный энергией и упорной волей короля, сделался чиновником почти современного типа. Впрочем, нет ничего характернее эволюции этой должности, начиная со времен англосаксонских, эволюции, выясненной в недавнее время учеными. Ее история дает нам возможность присутствовать при переходе феодальной монархии в монархию централизованную.