Матвей Гречко - Тайные общества. Полная история

Одним из первых опомнился некий мещанин из Митавы по фамилии Рассказов. Он подал Санкт-Петербургскому митрополиту Михаилу письменное раскаяние в заблуждении и, указывая на место жительства Селиванова, объяснил, что он называется и Христом, и Богом, и императором Петром III, причем изложил учение и обряды скопцов. Затем самому генерал-губернатору Петербурга Милорадовичу доложили, что его двоюродные племянники вовлечены в секту и что младший из них почти согласился на оскопление. И это была совсем не шутка: Селиванов уже оскопил несколько нижних чинов из гвардейских полков и матросов.

Милорадович немедленно написал обер-прокурору князю Голицыну о полученных сведениях. Ответ обескуражил даже видавшего виды губернатора, героя войны 1812 года: князь Голицын писал Милорадовичу, что хотя он «вполне согласен с мнением его о необходимости принять деятельнейшие меры к укрощению сей вредной секты», но полагает, что «известный старик, по дряхлости своей и слабости здоровья, не может, как кажется, сам собою оказывать никакой деятельности в распространении вредного сего заблуждения». А потому довольно удалить только главных его сторонников, а что же касается старика, то оставить его в покое: пускай его молится, и пусть собираются у него для молитвы, но Искупителем бы только его не называли и отнюдь не принимали бы в свое общество солдат. В этом же письме князь признавался, что и сам посещал собрания Селиванова.

Но Милорадовича было не так легко сбить с толку. Вместе с обер-полицмейстером Горголи он начал расследование и установил, что численность секты огромна и что в Петербурге многие дома наполнены скопцами.

Сохранился рапорт фельдфебеля Иванова, законспирированного полицейского агента, под видом молящегося посетившего этот дом: «Привели меня в комнату, убранную цельным большим ковром; на нем были вытканы лики ангелов и архангелов. Я увидал постель. На постели лежал старик в батистовой рубашке. Скопцы молились ему, как мы молимся истинному Богу. Выходы его на радения были довольно торжественны. Для радений в доме Ненастьевых были назначены две большие комнаты: в одной радели мужчины, и в другой женщины. Часу в девятом вечера пение и кружение вдруг прекратились минут на пять. Настала мертвая тишина. Потом запели: “Царство, ты царство, духовное царство…”, и после того снова все затихло. Тут растворились двери, и бог, одетый в короткое зеленое шелковое полукафтанье, тихо вошел в комнату. Его вели под руки два человека, которых называли Иоанном Предтечей и Петром-апостолом. На них были темные рясы, подпоясанные ремнями. Увидя их, все пали на колени, а бог, махая батистовым платком, говорил: “Покров мой святой над вами”».

Лже-бог и лже-царь Селиванов раздавал сектантам кусочки «освященного» хлеба, маленькие образки с собственным ликом и деревянные крестики с его же портретами. Поклонение старцу доходило до абсурда: помои после его омовений, его объедки, моча и даже кал почитались сектантами за священные реликвии.

Летом 1820 года последовало Высочайшее повеление о взятии еретика и самозванца Селиванова и помещении его в Суздальском Спасо-Евфимиевом монастыре со строжайшим запретом с кем-либо общаться или переписываться. В Спасо-Евфимиевом монастыре Селиванов оставался 13 лет и умер в ночь на 20 февраля 1832 года, исповедавшись и причастившись.

Примечательно, что в том же самом Спасо-Евфимьевском монастыре с 1826 года содержались и члены упоминавшегося «Духовного союза» Татариновой, высланные из столицы императором Николаем I.

Но секта не умерла!

Люди по религиозным побуждениям продолжали уродовать свои тела и в XIX веке, и в XX.

Лев Николаевич Толстой был лично знаком и состоял в дружеской переписке с одним из духовных лидеров скопцов Гавриилом Прокофьевичем Меньшениным (1862–1930).

Толстой называл его «братом во Христе» и был весьма любезен, даже послал Меньшенину рукописный список своей статьи: «Как читать евангелие и в чем его сущность?», но взглядов на скопчество не разделял.

«На первый вопрос мой ответ состоит в том, что дурных людей нет, и все люди одного отца дети, и все братья, и все равны – не лучше и не хуже одни других. Судя же по тому, что я слышал о скопцах, то живут они нравственною и трудовою жизнью.

На второй же вопрос о том, верно ли они понимают евангелие, на основании его оскопляя себя и других, с полной уверенностью отвечаю, что понимают они евангелие неверно и, оскопляя себя и в особенности других, совершают поступки, прямо противные истинному христианству. Христос проповедует целомудрие, но целомудрие достойно, как и всякая добродетель, когда оно достигается усилием воли, поддержанным верою, а не тогда, когда оно достигается невозможностью греха. Все равно, как если бы человек, для того, чтобы не объедаться, произвел бы в себе болезнь желудка или, чтобы не драться, связал бы себе руки, или, чтобы не ругаться, вырезал себе язык».

Екатерина Филипповна Буксгевден родилась 29 августа 1783 года. Ее отец, барон фон Буксгевден, рано умер, а мать, Екатерина Михайловна Малтиц, во время правления Павла I была назначена няней его внучки – великой княжны Александры Александровны. Екатерина получила образование в Смольном институте – лучшее по тем временам. Мало того, так как у Катеньки было слабое здоровье, ее лично опекала и даже взяла к себе домой начальница института, графиня Адлерберг.

По окончании института Екатерина вышла замуж за красавца-офицера Астраханского гренадерского полка Ивана Михайловича Татаринова.

Татаринов был боевым офицером, его полк постоянно переводили с одного места на другое, и офицерским женам приходилось кочевать вслед за мужьями. Потом грянула война 1812 года, Татаринова некоторое время следовала за войском в обозе, но потом беременность заставила ее вернуться к матери.

В Бородинской битве погиб старший брат Татариновой, а муж был контужен, однако от длительного лечения отказался и сбежал обратно в полк. В чине полковника, с подорванным здоровьем, в конце войны он вышел в отставку и уехал жить в свое имение в Рязань.

Увы, семейного счастья Татаринова не получила. В 1815 году ее муж умер, а вскоре смерть унесла и ее единственного сына. В то время ей самой было чуть за тридцать.

Екатерина Филипповна переехала в Петербург к матери, которая проживала в Михайловском замке как бывшая няня одной из дочерей императора Александра I.

Молодая вдова ударилась в мистику. Лютеранка по рождению, она приняла православие, а после увлеклась сектантством (хлыстовщиной) и сошлась с семейством Ненастьевых, которые возглавляли «корабль», то есть общину скопцов.