Вадим Волобуев - Иоанн Павел II: Поляк на Святом престоле

Первым желанием Вышиньского после освобождения было поехать в Ченстохову и поклониться Черной Мадонне. Будучи в изоляции, он находил утешение в молитвах Богоматери и в конце концов принес ей личную присягу, следуя указаниям книги Гриньона де Монфора. «Грядущая победа будет победой Пресвятой Девы Марии», – повторял он слова Хлёнда, не сомневаясь, что внезапной переменой в судьбе обязан Богородице [243]. Но эмиссары власти и оживившиеся католические деятели настойчиво звали его в Варшаву: там решалась судьба страны, на счету была каждая минута.

«Мы должны помочь Гомулке», – скрепя сердце признал Вышиньский в разговоре с писателем Ежи Завейским, который осенью 1956 года выбил у нового руководства страны согласие на организацию пяти клубов католической интеллигенции. Признание далось Вышиньскому нелегко, ведь приходилось принять сторону одних врагов Христа против других – изгнать дьявола силой Вельзевула. То, что перед ним такие же силы тьмы, стало ясно сразу же, как только правящие марксисты не позволили возродить христианско-демократическую партию, за которую ратовал Ежи Браун и его соратники по Унии.

Все же по настоянию Завейского примас встретился с премьером Циранкевичем, и тот убедил его оказать поддержку новому партийному лидеру [244]. Как следствие, епископат (единственный раз в своей истории) выступил на стороне марксистской власти, призвав поляков идти голосовать на парламентских выборах.

С 1956 года начинается тот особый, «польский путь к социализму», который в конце концов превратил Польшу в «самый веселый барак нашего лагеря». Мелкое предпринимательство, независимая церковь, частые забастовки рабочих, отсутствие колхозов – все эти явления, немыслимые в СССР, вошли в обиход именно тогда, на волне гомулковской «оттепели».

Социалистическая Польша была уникальна еще и тем, что горожане в ней жили хуже, чем крестьяне. Дело в том, что перемены во власти не отменили главную задачу, стоявшую перед партией, – превратить страну в индустриально развитую державу. Но откуда взять средства? В сталинской системе все было просто: загнать крестьян в колхозы и выкачивать зерно, чтобы продавать его за валюту и покупать технологии. Но в Польше колхозов было немного, да и те развалились. Выход был найден в периодическом повышении цен на продукты питания. Крестьяне, жившие с земли, переносили это достаточно легко и даже получали ощутимую прибыль, а вот горожанам приходилось туго. Отсюда нескончаемые забастовки, иногда перераставшие в настоящие бунты.

Сельские жители, впрочем, тоже не катались как сыр в масле: власти навязали им обязательство поставлять государству часть своей продукции по заниженным ценам, чтобы Министерство внешней торговли могло выгодно перепродавать ее за границей. Особенно много экспортировалось мяса, приводя к его дефициту внутри страны. Популярная шутка тех лет: «История ПНР в двух словах: мяса нет».

Еще одно отличие социалистической Польши (и других стран «народной демократии») от СССР заключалось в том, что ею руководила не одна партия, а парламентский блок во главе с коммунистами. В законодательные органы могли попасть и независимые депутаты. Выборы проводились путем вычеркивания неугодных кандидатов. Разумеется, никто не рассчитывал, что блок «демократических сил» (то есть коммунистов и их младших партнеров) потерпит поражение. Это было просто невозможно, так как в стране отсутствовали достаточно мощные политические силы, чтобы конкурировать с правящей партией (и создавать их было запрещено). Однако избиратели могли проголосовать «ногами», то есть просто не пойти на выборы. Именно поэтому Гомулке важно было добиться высокой явки – это говорило бы в пользу того, что население одобряет политику партии.

Вышиньский проявил мудрость, наступив на горло собственной песне. Если бы он уперся, последствия могли быть печальные – как для страны, так и лично для него. Пример Венгрии и кардинала Миндсенти, вынужденного спасаться от советских солдат в американском посольстве, был довольно красноречив. Для поляков, которые всегда испытывали к венграм теплые чувства (наследие совместной борьбы за независимость), он был красноречив вдвойне. «Поляк и венгр – двое братьев», – всякий в Польше знает эти слова из песенки второй половины XVIII века.

Январские выборы 1957 года – последние, в которых участвовал примас. «Я вычеркнул из списка явных масонов и врагов святой церкви», – сказал он позже о своем участии [245]. Разумеется, полную победу одержал «блок демократических и прогрессивных сил». Однако в Сейм попало и несколько депутатов, лояльных епископату. Их выдвинули клубы католической интеллигенции, ведомые Завейским. Эти депутаты образовали там фракцию «Знак» – по имени возобновленного тогда же краковского журнала католиков-мирян, где обсуждались теоретические вопросы религии. Они пришли в парламент, чтобы защищать интересы верующих и работать во имя сохранения Польши. Для них вопрос стоял ребром: либо ты с Востоком, либо с Западом. Запад в лице Федеративной республики Германии не хотел признавать границу по Одре и Нысе, оставалось полагаться на Восток, то есть на Москву. Тот факт, что Москва стояла на страже социализма в Польше, – дело второе. «Мы находимся в рамках социализма так же, как церковь оказалась в рамках классического капитализма, несмотря на критическое к нему отношение», – заявил лидер фракции «Знак» Станислав Стомма, выступая в мае 1957 года в Католическом центре французской интеллигенции [246].

Неформальным рупором «Знака» явился восстановленный тогда же «Тыгодник повшехны» – уже без Пивоварчика (ибо на этот раз без покровительства краковской курии), но, как и раньше, ведомый Ежи Туровичем – знакомым Войтылы по антифашистскому подполью.

Странный это был поворот судьбы: воспитанный в атмосфере польского романтизма, Войтыла свел дружбу с теми, кто этот романтизм отвергал. В лице «Знака» и «Тыгодника повшехного» он столкнулся с совсем иной традицией – реалистической, чуждой эмоций и выспренности. Стомма и его товарищи называли это «новым позитивизмом», перекидывая исторический мостик к идейному течению на польских землях XIX века.

Польский позитивизм был реакцией на крах романтизма. Когда «Христос народов» утонул в крови восстания 1863 года, ему на смену пришла концепция «спасти то, что можно». Патриоты клеймили ее поборников за соглашательство с оккупантами, а позитивисты тем временем развивали национальную культуру, образование и поддерживали малоимущих. Этих-то людей и брали за образец единомышленники Стоммы и Завейского. Не стоит путать их с ПАКСом и другими преданными режиму организациями, объединявшими немарксистов. Во-первых, «Знак» и «Тыгодник повшехны» никогда не исповедовали социалистические идеи и не участвовали в пропагандистских кампаниях властей. Во-вторых, «новые позитивисты» признавались епископатом и Ватиканом за своих, чего нельзя было сказать о «ксендзах-патриотах» и тому подобных образованиях.