Вадим Волобуев - Иоанн Павел II: Поляк на Святом престоле

Примас не верил правящим марксистам ни на грош. «Нас ждут очень тяжелые времена», – остудил он пыл энтузиастов, оглашая в Гнезно первую после освобождения проповедь [247]. И все же церковь могла перевести дух. В начале декабря 1956 года епископат заключил новый договор с правительством: в школах возобновились факультативные уроки Закона Божьего, ксендзы получили доступ в больницы и тюрьмы, а власти сохранили право отклонять кандидатуры на основные духовные должности и, кроме того, добились от священников обязательства приносить присягу на верность отечеству.

Но тяжелые времена и впрямь наступили, причем даже быстрее, чем ожидал Вышиньский. Уже в начале 1957 года пресса развернула пропагандистскую кампанию против антисемитизма и религиозного фанатизма, на самом деле целя в духовенство и школьные уроки Закона Божьего. А в июне 1957 года цензура не позволила «Тыгоднику повшехному» опубликовать распоряжение епископата, запрещавшее ксендзам и монахам сотрудничать с ПАКСом. В знак протеста Турович вообще отказался выпускать этот номер еженедельника [248].

Столкновение было неизбежно, и примас это понимал: «Церковь в Польше является единственной независимой от партии организацией, во всеуслышанье проповедующей отличное от коммунистического мировоззрение. И эта отличность придает церкви статус оппозиции. Следовательно, уже сам факт существования церкви является оппозицией, хотя бы она (церковь) и не проводила организованной оппозиционной деятельности» [249].

Соперничество двух идеологий происходило повсеместно, на всех уровнях, независимо от доброй воли церковного или государственного начальства. Костел и партия ворочались, как два медведя в одной берлоге, то и дело сшибаясь лбами. Вот какое зрелище, к примеру, увидел советский дипломат, посетивший как-то раз Кошалинское воеводство (на северо-западе страны): «Первая встреча была организована в Свидвине. В этом городе проходил воеводский конкурс советской песни, на который съехались представители всех поляков (так в тексте. – В. В. ). Обратил на себя внимание факт, что 4 апреля, в воскресенье, в 11.00 часов в центре г. Свидвина одновременно проходили два мероприятия: вышеупомянутый конкурс и богослужение в костеле. Дом культуры и костел находятся на одной площади. На конкурс со всего воеводства и из г. Свидвина собралось примерно человек 200. В костеле и около него находилось несколько тысяч человек, здесь широко была развернута торговля церковными предметами и книгами, школьники бойко торговали католическими газетами и журналами. С большим вкусом и художественным талантом были оформлены перед входом в костел плакаты следующего содержания: „Папа, мама, запишите меня на занятия по религии“, „Только религия может обеспечить крепкую семью“ и т. д. Дом культуры был разукрашен красными и бело-красными флагами. У входа был прикреплен плакат: „Пусть здравствует и процветает польско-советская дружба!“. На улице были слышны звуки советской музыки. Готовились к исполнению песни о Ленине, Ульяновске и т. д. На этой площади таким образом мирно сосуществовали две различные идеологии, силы одной из них явно преобладали, хотя они и были представлены лишь одним кварталом небольшого города» [250].

Органы местного самоуправления, невзирая на все одергивания властей, были переполнены верующими. К примеру, вот какая картина открылась советским дипломатам летом 1960 года на Побережье: «Аппарат местных советов на уровне повята (района. – В. В. ) и особенно громады (микрорайона. – В. В. ) сплошь и рядом засорен клерикалами. Это можно проиллюстрировать примером повята Тчев в Гданьском воеводстве. В этом повяте 3 члена бюро Комитета ПОРП [251], председатель Фронта единства народа, председатель суда, директор речной верфи и другие руководящие работники посылают своих детей на уроки религии в школах. Председатель Президиума Народного Совета (член Демократической партии) поддерживает тесные контакты с ксендзом, помощник прокурора улаживает дела клиру и т. д. При этом нужно учесть, что Тчев является промышленным повятом. Положение в сельскохозяйственных повятах и громадах еще хуже. В громадских радах народовых (сельсоветах. – В. В. ) висят кресты и распятия» [252].

Из столицы тогда же доносили: «<���…> в этом году (16 июня) в Варшаве на празднике „божьего тела“ присутствовало около ста тысяч человек… Такого масштаба празднования… не знают даже во Франции, где все религиозные обряды совершаются исключительно в стенах церкви» [253]. А вот цифры с юга страны: по информации советского консульства в Кракове, за один только 1958 год в Катовицкий горсовет было направлено более 170 прошений от верующих разрешить постройку новых храмов, в Жешовский – 38, в президиум Краковского воеводского совета – около 60. Одновременно был объявлен конкурс на лучший проект главного костела в Нове Хуте (образцовом социалистическом районе), и в этом конкурсе приняли участие десятки архитекторов [254].

Можно сказать, что в ПНР сложилось своеобразное двоевластие: политической сферой целиком и полностью владела партия, зато в области частной жизни безраздельно властвовала церковь. Ее влияние было так велико, что государственная администрация на местах не всегда отваживалась идти наперекор желаниям клира. Так случилось, например, во время демонстрации фильма Ежи Кавалеровича «Мать Иоанна от ангелов». Это кинополотно, изображавшее религиозное мракобесие и изуверство в Речи Посполитой XVII века, однозначно было воспринято духовенством как очередной выпад против костела. В феврале 1961 года секретарь епископата Зыгмунт Хороманьский направил в Управление по делам вероисповеданий и в генеральную прокуратуру протест в связи с выходом фильма на экраны, потребовав убрать его с афиш и наказать виновных в распространении, поскольку он «высмеивает религиозную практику, церемонии и церковные молитвы, ставя себе целью опозорить жизнь священников и их сан». Протест, разумеется, был отклонен, но частично все же возымел действие. В Познани местное руководство прислушалось к мнению духовенства и не пропустило фильм. По словам советских дипломатов, «боялись, что из‐за отрицательной оценки фильма общепольской и местной католической печатью его будут бойкотировать избиратели-католики и просмотр может отразиться на исходе выборов» [255].

Да что местные власти! Даже центральные органы вынуждены были проявлять уважение к иерархам, чтобы не терять лицо в глазах населения. Посетивший страну в ноябре 1974 года ректор Католического университета в Париже Поль Пупар вспоминал, какое потрясение он испытал, когда увидел реакцию слушателей на речь Вышиньского в честь 20-летия Академии католической теологии в Варшаве: «Святой Августин, вещающий о делах своего народа, который ему внимает и живет его словами. В первом ряду – представители двух министерств: просвещения, а также науки и техники, слушавшие его с непроницаемыми лицами, но аплодировавшие после речи вместе с остальными, в то время как во Франции самый последний заместитель префекта вышел бы через три минуты» [256]. «Мы, польские коммунисты, с нашей идеологией и политикой, к сожалению, остаемся пока в меньшинстве», – грустно признался советским гостям партийный руководитель Кракова в 1975 году, на пике «развитого социализма» [257]. Косвенно это подтвердил и Войтыла, написав в воспоминаниях, что после октября 1956 года, как и после тысячелетия крещения Польши, резко возросло число поступавших в семинарии [258].