Борис Поршнев - Тридцатилетняя война и вступление в нее Швеции и Московского государства

Действительно, и в смысле территориального распространения, и в смысле полноты и зрелости новое крепостничество в Германии вполне развилось только к середине XVII в. До Тридцатилетней войны оно наступало медленно и находилось еще в полуразвитом состоянии. Но и в этом состоянии оно успело оказать глубокое отрицательное воздействие на хозяйственную жизнь Германии — рука об руку с княжеской децентрализацией. Крепостничество не только экономический факт. Оно отдает крестьянина под юрисдикцию дворянина, делает его «подданным» помещика, который осуществляет теперь в отношении него беспощадный и почти бесконтрольный террор с помощью кнута и палки. Таким образом в форме крепостничества возникает, если можно так выразиться, политическая микроцентрализация внутри княжеской децентрализации, ее логическое продолжение. «… Для того, чтобы господин помещик был в состоянии подавить в зародыше всякое, даже малейшее сопротивление крестьян, он получил от территориального князя право вотчинной юрисдикции, т. е. он был назначен единственным судьей по всем мелким проступкам и тяжбам крестьян...» [58] Там же. , — писал Энгельс о периоде, наступившем после Тридцатилетней войны. Но несомненно, что это — стихийный политический итог 1525 г. Раз в Империи закрыт путь вперед, к созданию централизованного абсолютизма для подавления революционной угрозы, господствующему классу остается только искать оплот для предотвращения революционной угрозы в диаметрально противоположной политической системе — в абсолютизме местном, который в идеальном случае выступает как полновластие каждого помещика над небольшим числом совершенно терроризированных подданных (рабов), дающее ему возможность неусыпно бдить за каждым их шагом и помыслом. Там, где, как в Западной Германии, не было экономических условий для барщинного крепостнического хозяйства, эта политическая система могла, выразиться просто-напросто в неограниченном деспотизме мельчайших князей и рыцарей в своих владениях. Так или иначе, но господствующий класс Германии ищет гарантии от новых революционных потрясений в том, что исследователи раннего средневековья называют распылением, или рассеянием, суверенитета. Это значит пятиться назад, к отсталости, к пройденной стадии феодализма. Но иного пути у немецкого дворянства не остается, раз существует Империя.

В области экономической крепостничество влекло за собой восстановление натуральных крестьянских повинностей. А поскольку натуральное хозяйство углублялось в деревне, промышленность теряла понемногу возможность сбыта, торговые обороты мало-помалу сокращались, капиталы не давали прежней прибыли и поэтому обращались владельцами на покупку земли, дававшей феодальную ренту, — экономика, следовательно, двигалась в попятном направлении. В течение второй половины XVI в. и в начале XVII в. в немецких городах отмечается свертывание различных отраслей ремесленной и мануфактурной промышленности. С 60–70-х годов XVI в. начинают одна за другой терпеть банкротство или сходить на нет десятки создавшихся прежде немецких торговых и банкирских фирм. Экономический застой не мог быть подлечен или возмещен и путем связи с внешними рынками, ибо, во-первых, торговля, которую вели некоторые города на севере, как Гамбург, или на юге, как Аугсбург, из-за раздробленности Германии никак не отражалась на ее внутренней жизни, во-вторых, Германия в целом оказалась, как мы знаем, отгороженной от мировых торговых путей отвалившимися от нее самой обломками: союзом швейцарских кантонов, отделившим ее от альпийских перевалов в Италии, и Соединенными провинциями Нидерландов, отрезавшими у нее устье Рейна, а тем самым и связь с атлантической торговлей. Экономическое развитие Германии, в котором проявились в это время черты застоя и упадка, совершалось, следовательно, в спертой, непроветриваемой атмосфере, которая опять-таки была в немалой степени результатом политического строя Империи.

В этой атмосфере и наблюдались в конце XVI — начале XVII в. поражавшие современников и историков уродливые явления натурально-хозяйственной реакции: вместо того чтобы крестьяне везли продукты в город, горожане ехали в деревню и выменивали там продукты на ремесленные и промышленные изделия; сами князья для удовлетворения потребностей своего двора прибегали к меновой торговле; государственные повинности вносились и даже жалованье чиновникам уплачивалось в значительной степени натурой, т. е. продуктами. С другой стороны, на рынке совершались оживленнейшие махинации и спекуляции с единственным товаром — деньгами, лишившимися своего законного места в распадающемся товарном обращении. В Германии в 1606 г. обращалось около 5000 видов немецких и иностранных монет. Все они либо чеканились неполновесными, либо, обладая совершенно неправильной формой, систематически обрезались всеми, кто только не ленился этим заниматься. Время перед Тридцатилетней войной и в начале ее прозвано современниками «Kipper und Wipperzeit» (от kippen — обрезать и wippen — взвешивать). Эта всеобщая порча монеты, с одной стороны, была нагляднейшим симптомом экономического развала, с другой — сама подстегивала и усугубляла его [59] Преобладавшее ранее представление о 2-й половине XVI — начале XVII в. как о периоде общего регресса и застоя в экономике Германии в новейшей литературе, в частности в работах историков ГДР, не разделяется. В этих работах приводятся данные об-относительном характере экономического отставания Германии в этот период, уточнена характеристика аграрных отношений (см. Mottek Н. Wirtschaftsgeschichte Deutschlands, Bd. I. Berlin, 1960; Deutsche Geschichte. Hrsg. von H.-J. Bartmus, Bd. I. Berlin, 1965; Steinmetz M . Deutschland von 1476 his 1648. Berlin, 1965). См также характеристику экономических отношений в Германии, данную в «Германской истории» (т. I. М., 1970, с. 59–64). «Бесспорным, однако, остаются поворотный характер данного периода хозяйственной истории Германии, потеря ею прежнего места и прежней роли в мировых экономических связях, снижение темпов хозяйственного развития, ухудшение условий развития элементов капиталистического производства и их ослабление», — подчеркивается там («Германская история». Т. I, с. 61) ( Ред .). .

Ясно, что в описанных условиях формирование немецкой буржуазии как национального класса стало еще менее возможным, чем до 1525 г. Скорее в ходе XVI в. совершалось ее регрессивное развитие. Вянут и ростки новой, буржуазной культуры, замирает взбаламученное Реформацией общественное сознание; при княжеских дворах и в дворянских замках торжествуют победу грубейшие нравы, невежество, безвкусная роскошь, мишурное искусство, дух сервилизма.

Но ясно также, что дело не могло обойтись без еще одной попытки самой нации, воплощенной в народных массах, сорвать ход реакции, опрокинуть социально-политические порядки Империи. Попытка эта была еще возможна, так как за время между Великой крестьянской войной и Тридцатилетней войной княжеско-крепостническая реакция наступала еще неуверенно, с опаской перед новым взрывом, еще не могла вполне развернуться и придушить все народные силы, способные к сопротивлению.