Борис Поршнев - Тридцатилетняя война и вступление в нее Швеции и Московского государства

Из этого беспокойства и разочарования мало-помалу, почти неосознанно и развивался в ходе войны второй план, противоположный первому. Он начал смутно складываться в умах, по-видимому, еще в первой половине 20-х годов и достиг зрелости в 1626–1628 гг., в то самое время, когда было более всего причин для беспокойства, когда бушевала крестьянская война в Австрии, в Чехии, в Гарце. Правда, император в это время приближался к запоздалому триумфу, и лишь скептическое меньшинство среди немецких дворян не увлеклось снова хоть на миг головокружительной перспективой мировой империи; но тем горше было вскоре полное разочарование. С этим зигзагом естественно ассоциируется отставка и новое возвышение Валленштейна.

Суть этого второго плана, который мы условно назвали валленштейновским, можно кратко выразить так. Раз не удается победа реакции во всеевропейском масштабе — надо пока что отказаться от этой мечты и хотя бы обеспечить незыблемость существующего порядка в Германии. Правда, при этом и полноту реакции придется урезать: отказаться от католической нетерпимости, чтобы не увязнуть во второстепенных религиозных раздорах, отказаться и от полного торжества феодальной реакции, чтобы не увязнуть во второстепенной борьбе с городами и их привилегиями. Но надо обеспечить главное — создание реальной власти в Германии, которая имела бы подавляющее и бесспорное превосходство над антифеодальными народными революционными силами. Поскольку слабой стороной крестьянских восстаний всегда была их раздробленность, это должна быть централизованная власть, подобная абсолютистской. Такова суть и внутренняя логика второго плана. Эта логика никем не была ясно осознана в массе немецкого дворянства, лишь инстинктивно сдвигавшейся понемногу в данном направлении. Но все же наиболее отчетливым фокусом этих тенденций стала фигура Валленштейна, вернее — сплотившаяся вокруг него дворянская группировка [83] Литература о Валленштейне огромна. См., например, некоторые работы, посвященные как «вопросу Валленштейна» в целом, так и отдельным сторонам его жизни и деятельности: Bolisensky Z. Zur Problematik des Dreibigjahrigen Krieges und d. Wallensteinfrage. — In: «Aus 500 Jahren deutsch-tschechoslowakischer Geschichte». Berlin, 1958; Rieder H. Wallenstein. General. Herzog. Yerrater. Graz, 1967; Mann G. Wallenstein mit Vierzig. — In: «Neue Rundschau». Frankfurt a/M., 1968, Jg. 79, Hf. 4; Ehler S. Albrecht von Wallenstein. — «History Today». London, 1965, Vol. 15, № 11; Schubert F. H. Wallenstein und der Staat des 17. Jh. — «Ceschichte in Wissenschaft und Unterricht», 1965, Jg. 16; Wagner G. Wallenstein der hohemische Condottiere. Wien, 1958; Hroch M. Valdstejnova politika v sewernim Nemecku v letech 1629–1630. — In: «Sbornik historicky, Y. Praha, 1957; idem . Wallensteins Beziehungen zu den wendischen Hansesstaadten. — In: «Hansische Studien». Berlin, 1901; Рец. на эту статью см.; Кап А. С., Поршнев Б. Ф . Новая точка зрения на политику Валленштейна в городах Северной Германии. — «Вопросы истории», 1962, № 4. Общий обзор литературы и источников о Валленштейне можно найти в специальной главе издания: Documenta bohemica bellum tricennale illu-strantia. Hauptredaktion: J. Koci, J. Polisensky, G. Cechova, t. I. Praha, 1971, S. 152–162: Die Wallensteinfrage, ihr Stand und ihre Probleme. .

Валленштейн был из тех крупных землевладельцев, для которых вопрос о крестьянском восстании отнюдь не был абстракцией. В его собственных богемских поместьях бушевали восстания, и заботы об охране личной собственности подчас символически перемежались в его деятельности с заботами государственными. Так, например, в начале 1630 г. он покинул армию на несколько месяцев по той причине, что восставшие крестьяне в его землях оказались чуть ли не хозяевами положения и принудили его жену бежать в Прагу; только наведя там порядок, Валленштейн вернулся к армии. Биографы Валленштейна отмечают такого рода факты, но не ставят их в какую-либо связь с его политикой. Разумеется, речь и может идти только о бессознательной, чисто импульсивной связи.

Валленштейн отнюдь не был идейным, т. е. в чем-либо убежденным, вождем движения. Это был беспринципный авантюрист, субъективно стремившийся только к личному возвышению. Но обостренным чутьем он угадал среди веявших вокруг настроений тот ветер, который будет все крепчать, который может надуть его паруса и понести его на гребне волны к величию. В этом смысле возможна аналогия между Валленштейном и Вильгельмом Оранским, сыгравшим всемирно-историческую роль вождя Нидерландской буржуазной революции XVI в. тоже отнюдь не по влечению, а по верному расчету и политическому инстинкту. Но Вильгельм Оранский оседлал исторически прогрессивную стихию и поэтому заслужил все же славу национального героя Голландии, тогда как попытки ряда немецко-фашистских историков представить богемского помещика Валленштейна в роли носителя «немецкой идей» и трагического поборника подлинно национальных интересов Германии по меньшей мере нелепы: ничего национального или националистического не было в этом кратковременном движении немецких дворян, и существование-то Германии осознавших лишь по принципу «хотя бы и так» и впервые заметивших, что Германия может представлять нечто политически единое лишь постольку, поскольку национальное начало смутно проглядывало в легко перебрасывавшихся с территории на территорию крестьянских восстаниях, которые они хотели задушить.

В процессе возвышения центральной власти в Англии, во Франции, в Испании всюду был момент, хотя бы мимолетный, когда эта центральная власть в лице короля для сокрушения феодального сепаратизма поневоле вступала в рискованный союз с теми самыми народными антифеодальными силами, подавление которых затем, едва лишь она достигала могущества, оказывалось ее главной задачей. Однако этот мимолетный союз надолго накладывал там на королевскую власть трудно изгладимый оттенок прогрессивности: она оставалась национальной властью, получив это качество от народа, она сохраняла финансовую и политическую связь с богатой верхушкой народа и т. д. Ничего этого не могло бы быть у центральной власти в Германии, которую хотела создать партия Валленштейна: эта власть должна была сразу выступить как антинародная сила, национальная только по форме, и не по содержанию, т. е. как сила реакционная. Ничто, кроме обманчивого внешнего сходства, не сближало бы ее с национально-абсолютистскими государствами Западной Европы.

Что касается главного условия существования всякой сильной власти в ту эпоху — финансов, то партия Валленштейна для ответа на этот вопрос извлекла на свет старые балтийские планы Габсбургов. Раз уже все равно дело идет о разрыве всеевропейского общегабсбургского и католического фронта, в частности о разрыве с Римом и Испанией, — а в этом негативном смысле, как некий остаток, и появлялась на сцене «Германия», — можно, не стесняясь, наступить на ногу испанцам в торговых делах. Установив свое господство на Балтийском море и опираясь на балтийский комплекс, германская монархия имела бы недурные финансы.