Юст Юль - Записки датского посланника при Петре Великом, 1709–1711

Во многих случаях мне приходилось убеждаться, что между немецкими и русскими офицерами (царит) большой разлад: русские следят исподтишка за всеми словами и действиями немцев, ища (уличить) их в чем-либо неблаговидном, так что здесь немецким офицерам приходится вести себя столь же осторожно, как если бы они жили в Венеции.

Как сказано выше, комендант Нарвы был человек весьма высокомерный и гордый; произведен он в полковники и (назначен) комендантом, не бывши до того на войне. У него в доме я часто видел, как обер-офицеры и даже майоры не только наливали ему (вина) и подавали пить, но и служили за его столом, как если бы были его холопами.

Однажды, гуляя за городом, я зашел на один двор, принадлежащий бургомистру Гётте, который содержит там дубильное заведение для изготовления русской кожи. В Москве способ выделки этой кожи тщательно скрывается от чужестранцев. Однако, насколько я мог осведомиться, русская кожа приобретает свой запах и мягкость от особого «дегтярного масла», получаемого в большом количестве из Пскова. Это самое масло продается в аптеках, как внутреннее средство для скота, в предохранение его от заболеваний по весне.

Кладбищем для нарвских жителей служит сад, расположенный неподалеку от вышеупомянутого двора, ибо русские не дозволяют горожанам хоронить покойников ни на церковном дворе, ни в самой церкви; впрочем, в церквах (хоронить мертвых) не дозволяется и самим русским.

13-го. В Нарву из Пскова и Смоленска прибыло более 20 000 мешков сухарей для солдат; ожидали также около 10 000 малых одноконных крестьянских подвод, следовавших за армией. Достойно удивления, но притом (вполне) достоверно, что, когда в той или другой крепости производятся какие-либо особенные работы или предпринимается поход, окрестным крестьянам за 50 и (даже) за 150 миль в окружности велят выезжать, каждому с подводой, на работу; при этом за свои труды они ничего другого не получают, кроме хлеба, каковым и довольствуются. (Вообще) крестьяне, равно как и солдаты, вполне довольны, когда имеют хлеб и чеснок, да порой немного муки, разведенной в горячей воде. Если у крестьянина падет лошадь, сам он все же остается на работе впредь до ее окончания или до смены его другим крестьянином, чего иной раз не случается и в течение целого года. Если умрет крестьянин, то и тогда беда невелика, так как край населен густо, по той причине, что парни вступают в брак 16, а девушки 14, иногда и 12 лет; таким образом, в 50 лет человеку нередко случается видеть своих правнуков, и, когда крестьянин умирает, всегда есть кому заменить его в хозяйстве.

Однажды утром, в 8 часов, я отправился в церковь посмотреть и послушать русскую обедню, которую ежедневно служат в этот час. Совершалась она следующим образом. Сначала (человек), вроде нашего звонаря или могильщика, стал читать большую похожую на Библию книгу, лежавшую на высоком аналое. По быстроте его чтения нетрудно было заключить об отсутствии в нем благоговения, а также о том, что большую часть (книги) он знает наизусть. Последнее замечалось так же (и по тому), что, пока он искал в книге новое место, он продолжал читать (на память). Между прочим любопытно было, что порой среди чтения (псаломщик) так быстро повторял слова: «Господи помилуй», то есть «Кирие элейсон», что нельзя было сосчитать число раз. Во время чтения это повторялось неоднократно.

После чтения первого (псаломщика) заменил другой, перебил его и продолжал читать далее, равным образом (произнося слова) наизусть, когда ему случалось искать в книге новое место. Все слова выговаривались им на один голос. Следует заметить, что в России умение священников и дьячков много раз подряд, не переводя дух, повторять «Господи помилуй», весьма ценится, как искусство, (способствующее) благолепию (служения).

Во время сего чтения, справа из (алтаря) [74]вышел диакон с дымящимся серебряным кадилом в руках. (На нем был) зеленый, цвета морской воды, травчатый шелковый стихарь, подобный (стихарям) наших священников, с той лишь разницей, что рукава его не были ни зашнурованы, ни застегнуты, ни закрыты (наглухо) у кистей рук, а имели широкие открытые края. Стихарь этот имел отверстие только у шеи, так что, вероятно, дьякон надел его с головы, как надевают свои стихари наши священники. На четверть локтя кругом шеи (стихарь) был оторочен золотом. На левом плече у диакона, спускаясь спереди и сзади до земли, висел (орарь) шириной приблизительно в ладонь. В этом облачении диакон вышел сначала против середины (алтаря) и (принялся) читать, кланяясь и осеняя себе лицо и грудь трехперстным крестом, затем троекратно покадил на (алтарь) и при последнем разе одновременно поклонился. Вышеописанным образом диакон кадит и всему тому, что находится в церкви и чему полагается кадить. Снизу (иконостас) был сплошь украшен резной работой по дереву и богато позолочен. Посредине, на нижней его части [то есть на царских вратах], нарисована была Тайная вечеря, а над ней полукружием апостолы в красивых позолоченных (ризах) [75], сидящие по бокам образа Богоматери, по шести с каждой стороны. Когда царские врата отворяются, образа эти разделяются посредине пополам. Спускаясь со свода, над царскими вратами в упомянутом полукружии висел позолоченный голубь, изображающий Святого Духа. От него кругообразно расходились позолоченные лучи на проволоках, подобные тем, какие обыкновенно рисуются над апостолами при изображении праздника Святого Духа. По сторонам царских врат стояли позолоченные (в золотых ризах?) (арх)ангелы Гавриил и Михаил, (представленные) в человеческий рост; (каждый) держал в руке скипетр; (они стояли), наклонясь над царскими вратами, и протягивали друг к другу скипетры, (сходившиеся) над упомянутым голубем, который, казалось, парил в воздухе. За этими изображениями, (спускаясь) со сводов до самого пола, висела голубая завеса, отделявшая (алтарь) от остальной части церкви, и скрывала за собой все (его пространство).

Диакон с кадилом (в руке) переходил по всей церкви от одного образа к другому и перед каждым троекратно кадил, как описано выше. Кадил он и священным книгам, и всем присутствующим в церкви, и священникам, и всем церковнослужителям, покадил даже на клирос [76], где стоял я, и наконец унес кадило в (алтарь). Вслед за тем он тотчас же снова вышел, держа перед собой в руке, за середину, висящий на его (плече орарь), сделал земной поклон, трижды перекрестился (орарем) и, оставшись в том же положении [то есть, очевидно, продолжая держать перед собой орарь], начал читать наизусть (ектению). В конце каждого (прошения), заключительными его словами, он давал певчим тон, и весь хор стройно пел ему в лад, выводя басовую, теноровую и альтовую партии. Певчих было 11 человек. Пока (они) пели, (диакон) продолжал громко и отчетливо говорить; временами певчие прерывали пение, но диакон все продолжал говорить. Далее, в то время как (певчие) пели «Господи помилуй», «аллилуйя» и прочее, чего я не понимал, диакон снова вошел в (алтарь) с левой стороны. Затем царские врата отворились, и завеса была отдернута, причем во вратах остался один висящий (в воздухе) голубь, изображение Святого Духа.