Илья Сидорчук - Пагубные страсти населения Петрограда–Ленинграда в 1920-е годы. Обаяние порока

Борясь с девиантным досугом, власть пыталась вытеснить его из социального пространства города, заместить досугом «культурным». Большевики объявили безжалостную борьбу с «пережитками прошлого», вводя уголовную ответственность за сводничество и самогоноварение, создавая центры для перевоспитания беспризорников и проституток, устраивая показательные суды над растратчиками и хулиганами. Параллельно они делали все возможное для воспитания в обществе любви к «правильному», с их точки зрения, досугу. Устраивались клубы для рабочих, библиотеки, лекции, экскурсии, пропагандировались занятия физкультурой и спортом, посещение театра, самообразование. В прессе разворачивались кампании по привлечению рабочих к трезвому образу жизни, по борьбе с религиозными предрассудками, по внедрению новых бытовых практик.

Наше исследование опирается на широкий круг опубликованных и архивных источников. Для получения комплексной картины развития девиантного досуга в Петрограде-Ленинграде исследовались материалы городских и центральных архивов, нормативные и законодательные источники, центральная, региональная и заводская пресса, научно-популярная и специализированная научная литература. Мы стремились напитать книгу текстами того времени, чтобы полнее передать «дух эпохи», дать читателю «услышать» голоса современников описываемых событий. Существенным дополнением стали художественные произведения периода — литература, живопись, кино. Разумеется, привлекались результаты ряда других исследователей повседневности 1920-х гг.

Мы надеемся, что книга сможет дополнить ряд исследований по истории повседневности, истории простых людей, позволяющих не только посмотреть на ту или иную эпоху с нового ракурса, но и сделать ее доступной и интересной более широкому кругу читателей, нежели круг профессиональных историков.

Молодой, но наделенный столичным статусом Санкт-Петербург в глазах тысяч жителей сермяжной России был символом правления «царя-антихриста» Петра I. Пожалуй, нет в России другого города, которому с таким упорством предсказывали «быть пусту», посвящали проклятия и пророчества. Для традиционного, консервативного сознания он стал местом концентрации греха — здесь курили табак, женщины посещали ассамблеи наравне с мужчинами, жители носили «немецкое платье» и строились «басурманские» церкви. Таким образом, Петербург сам по себе изначально являлся девиацией, выпадал из культурной традиции, представал некоей этической аномалией на карте страны.

Со временем город хорошел, привлекая все новых и новых жителей. К началу XX в. это крупный мегаполис (по числу жителей — 1,4 млн чел. — пятый в Европе после Лондона, Парижа, Берлина и Вены), политический, экономический, научный, культурный и промышленный центр огромной империи. Это город чиновников, военных, заводских рабочих, и у каждой группы населения были свои привычки, свои занятия, свои доходы. И свой район обитания. Городское пространство достаточно четко делилось на центральную часть (Невский проспект, прилегающие к нему улицы и набережные) — место сосредоточения правительственных учреждений, правлений банков и контор крупных промышленных компаний — и рабочие окраины, кольцом охватывавшие центр (Выборгская сторона, Нарвская, Невская и Московская заставы).

При этом социальные контрасты были заметны всюду: шикарные отели соседствовали с публичными домами, изысканные рестораны — с дешевыми грязными кабаками, фабричные казармы — с народными домами. «Приличные» барышни ходили в «Пассаж», где в это же время больные сифилисом проститутки искали клиентов, а в нескольких минутах ходьбы от Гостиного двора находился Апраксин рынок, «брюхо Петербурга», пристанище мошенников и нищих. Город предоставлял массу возможностей для культурного досуга: в нем были театры, музеи, библиотеки, катки, цирк и даже зоосад. Но многих неизменно манил досуг запретный или по крайней мере осуждаемый: кутежи, дорогие продажные женщины, дебоширство, карты, тотализатор и все прочее, что шло вразрез с обывательской моралью или законом. С одинаковой страстью и самоотдачей под обаяние порока попадали заводские рабочие и гвардейские офицеры, мужчины и женщины, русские и иностранцы, коренные жители столицы и вчерашние провинциалы, выпускники университета и неграмотные крестьяне.

Петербург как место процветания всевозможных человеческих пороков — распространенный в литературе и публицистике периода заката империи образ. Он присутствует как в консервативной, так и в либеральной прессе. Вековые нормы морали и нравственности, традиции и стандарты в предреволюционный период все чаще подвергались критике и переоценке, а политическая нестабильность, расшатывавшая монархию, лишь способствовала этому. Творческая элита «серебряного века» не боялась шокировать публику новыми идеями как технического, так и морального характера:

Своеобразным утешением могло служить только то, что Петербургу все еще далеко было до таких мировых центров безнравственности, как Париж или Гамбург. Он моложе, поэтому многие девиантные субкультуры в нем еще только начинали складываться, а быстрый рост населения обеспечивал постоянный прилив носителей других ценностей, которым нужно было время на адаптацию к жизни в столице.

Те пороки, о которых речь пойдет в основной части книги, посвященной 1920-м гг., корнями восходят к предреволюционному периоду. Пьянство, хулиганство, проституция, наркомания и азартные игры — все это являлось частью досугового ландшафта Петербурга задолго до переломного 1917 г.

С конца XIX в. в столице, как и во всей стране, резко обострились классовые противоречия. Крайне болезненным стал так называемый «рабочий вопрос», связанный с неконтролируемым ростом пролетарского населения, не обеспеченным соответствующей жилищной и социальной инфраструктурой. Американский социолог Р. Мертон рассматривал социальные условия как главную причину девиантного поведения [7] Мертон Р. Социальная структура и аномия // Социология преступности (Современные буржуазные теории). М., 1966. С. 299–313. . По его мнению, напряжение, вызванное жесткостью классовой структуры, ситуацией неравных возможностей и несправедливости, закономерно приводит к девиантному поведению представителей ущемленных слоев. С этим утверждением явно коррелирует распространенная в западной историографии мысль о том, что девиантное поведение часто является протестом против жестких политических или социальных рамок. В частности, хулиганство, неповиновение рабочих, нарушение ими правил внутреннего распорядка на фабрике или в казарме (то, что немецкий историк А. Людтке назвал «своеволием») помогали им порвать узлы покорности и почтительности, навязываемые традиционными социальными институтами. Имущественное неравенство, низкий социальный статус также порождали протест, зачастую выражавшийся в девиантных практиках [8] Rojek C. Decentring leisure. Rethinking leisure theory. London: SAGE Publication, 1995. P. 100. .