Илья Магомедов - Лютиковы страсти. Черный/Белый

© Илья Владимирович Магомедов, 2021

ISBN 978-5-0055-4885-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

– Кап.. кап.. кап…

Так разлетаются звуки и брызги от слез, падающих на свежую стопку новых, белых листов бумаги. Начало положено, и уже нет возможности свернуть или изменить намеченный маршрут. Есть только «иди, и не оглядывайся, так долго ты этого хотел!»

Рука дрожит, не в состоянии держать нормально карандаш, которым и было начато все это, по-своему прекрасное чтиво. Мне хочется сломать его в порывах своего рыдания и не продолжать этот бред, дабы не тратить время читателя, когда он коснется этих рукописей, но… Нет, нет. Сил нет. Карандаш повел в сторону, и рука стала хаотично выводить целую мириаду букв, точно знала, что и зачем должно следовать!

Слезы продолжали свой марафон вдоль опухших щек и срывались, точно это был прыжок со скалы на твердую гладь бумажных листов, потихоньку наполняющихся уже серыми тонами букв. «Наверное, не так должна начинаться книга», – подумал я, бросив взгляд на томики, стоящие на полках, где были самые разные фамилии. Изрядно придется потрудиться, ибо эта книга будет лишь одна из тех, которую желал каждый, но так и не написал. Даже если и написал, то правды в нее влил не более, чем в бокал вина, отрадно желая добавить веселящих таблеток. Вот оно… Начало моей собственной книги. Книги жизни, где не будет петься баллад за красивые и роскошные апартаменты, или за стопки денег, которыми прикуривают сигары. Скромно, и по-свойски. Но, надеюсь, если читатель добрался даже до банального предисловия, то ему захочется перевернуть страницу и узнать жизнь простого, обычного мужчины, который ещё жив, но жизнь – абстрактное понятие, не так ли…?

Возможно, читатель, прочитывая все эти фрагменты решит: «Автор жалеет себя? Или пытается вызвать жалость к себе?», – и будет иметь на это право, но! Уверяю, не хочу ничего из подобного этому. Начало было положено именно так, и таковым его надобно оставить. Эта история о человеке, чья жизнь началась, как у большинства, и пока ещё не оборвалась, но уже набрала опыта, чтобы поделиться им с другими. Кто-то сочтет сюжетные картины тривиальностью и пошлым словоблудием. Также имеет на это полное право!

Границы в жизни нет, и в смерти, и в художестве, любом месте, где есть естество или сознание – границы увядают. Пусть же и это предисловие не будет иметь своих границ. Пусть оно льется, и капает, как слезы на толщу листов, которые не имеют границ, чтобы впитать в себя их. История, которую захотелось написать, и которую, наивно верю, захочется прочесть. История одного из множеств, с сюжетом множеств, но одним из…

В районе двух лет я начал урывками цепляться за жизнь, вроде первых памятных для себя моментов.

Кажется, что это сложно, ведь далеко не все способны упомнить события в возрасте от двух до четырех лет. Да, и мне кажется это немного в чудинку. Чем меньше мне было лет, тем больше я понимал о мире и его естестве, каково оно есть взаправду.

Привычные бабочки, цветочки и странная штука, летящая в небе, испускающая манящий проблеск света в красном спектре. Таким я видел мир. И таким он был для меня.

Два года. Чудная пора для многих живущих на земле, не правда ли? Я помню еще очертания пурпурных щек своей бабули, которая вечно тыкалась в меня носом, и мне это приносило кучу радости.

Но, как бы не было странно, именно этот возраст стал началом понимания целостности жизни…

В этом же возрасте, любящей меня бабули не стало. Приехав туда, откуда родом мама и бабушка, мы отправились хоронить ее. Да-да, два года было, и я помню, что плакала мама, но не совсем понимал почему. Странно, да? Взрослые вечно пытаются нас утешить, когда плачем мы, а сами себя утешить не могут. «Вот же чудики», – думал я, занимаясь своими детскими делами.

Мой отец, чтобы я никому не мешал своим детским задором, увел меня подальше от панихиды и пытался всеми силами отвлечь.

Уверен, папе тоже было грустно, но, чтобы я не был совсем одинок, он держался и делал вид, что все в порядке, и мы просто на той же обычной прогулке.

Помню, очень хорошо помню, что я убежал вглубь могил и там увидел конфеты! Представляете удивление ребенка, который во время «обычной прогулки» видит на улице целый «клад» из конфет?!

Благо, мне никто не позволил их взять и скушать, хотя… Благо – это я говорю сейчас, а тогда мне казалось это несправедливым. Зачем класть конфеты, если их нельзя кушать?!

По окончании всего этого, мама часто плакала. Я видел ее слезы, хотя она отрадно пыталась скрыть их за улыбкой и постоянно целовала меня, и тискала, говоря: «Лютик, все хорошо». Мне было непонятно, что же произошло, и почему все так тоскуют. Мои сестры и брат также были грустны тогда, но они не давали унывать мне, и как я любил, приносили коробки из под продуктов: картонные, уж очень сильно мне нравилось в них кататься, и катали. Визгу и смеха было от этого, просто с ума сойти! Это даже поднимало настроение маме и всем, кто тогда был мрачен и грустен.

И еще, откроюсь вам с другой стороны…

Я часто смотрел на небо или цветы, летающих рядом бабочек, пчел, и прочую живность. Они мне казались такими естественными и настоящими! Бояться их мне не приходилось, как и собак… Люблю животных по сей день, но тогда я активно с ними взаимодействовал самыми разными способами, так как они мне и правда казались более настоящими. Я помню коров, что паслись на лугу. К ним также не было страха или недоверия, был живейший интерес. Они ходят и кушают травку, дают молоко, которое я обожал во все времена, и самое главное – пасутся только стадом, но после их разгоняют по своим домам. Были те, кто шли домой одни. Они были, наверное, крайне одиноки. Им не хватало малого количества часов днем при выгуле, чтобы насладиться вдоволь обществом своих близких. Я до сих пор так думаю.

Дети, которых я мог по великому случаю называть друзьями, были не такими. Они своеобразны до мелочей. Бывали хитрыми, хотя, в два года эта хитрость выражалась в непривычном нынче смысле, но, бывали… И даже абсурдно глупыми! Да-да, и на это тоже обращалось большое внимание. Кто-то был задиристый, кто-то вредный, кто-то откровенно глупый – и все они были частью моей, тогда, жизни.

Какой толк мы можем знать в окружении, когда нам всего каких-то два года? Никакого, пожалуй.

Такими я запомнил свои два года, и это уже более, чем достаточно для описания себя, как ячейки того времени. Много среди детей найдется любителей животных, и откровенно жизнерадостных. И сейчас, смотря с высока своих немногих лет на деток, в возрасте от двух до четырех, улыбаясь им, я заряжаюсь неимоверной силой и верой в то, что по прошествии десятка, может двух десятков лет, они будут также сиять, и заряжать этой силой и верой, что и тогда.