Уильям Дюрант - Жизнь Греции. История цивилизации

Говорят, что одним из них был сам Клисфен. У нас нет достоверных сведений о его дальнейшей жизни; его затмил блеск собственного творения. Начав совершенно неконституционным переворотом, перед лицом могущественнейших аттических семейств он установил демократическую конституцию, которая с незначительными поправками оставалась в силе до самого конца афинской свободы. Эта демократия не была полной; она принадлежала только свободным и по-прежнему накладывала имущественные ограничения на пассивное избирательное право [429] Цензовые ограничения избирательного права имели место на ранних стадиях американской и французской демократии. . Однако она отдала всю полноту законодательной, исполнительной и судебной власти собранию и суду, состоявшим из граждан, магистратам, которые назначались и несли ответственность перед собранием, и Совету, членами которого могли быть все граждане и верховной власти которого — благодаря жеребьевке — за свою жизнь действительно причащалась на год по меньшей мере треть из них. Никогда прежде мир не видел столь либерального права голоса или столь широкого распределения политической власти.

Сами афиняне приветствовали это рискованное приключение с народовластием. Сознавая всю трудность этого начинания, они приступили к нему смело и гордо и — на некоторое время — с редкостным самоограничением. С этого момента они узнали вкус свободы в действии, речи и мысли и стали задавать тон в греческой литературе и искусстве, даже в политике и войне. Они вновь научились уважать закон, являвшийся их собственной взвешенной волей, и с беспримерной страстностью любить государство, которое было их единством, их властью и их завершением. Когда величайшая империя эпохи решила уничтожить эти разрозненные города, называвшиеся Грецией, или обложить их данью в пользу Великого царя, она забыла, что в Аттике ей противостанут мужи, владеющие землей, которую они обрабатывают, и правящие государством, которое отдает им приказы. Счастье Греции и Европы, что Клисфен завершил свои и Солоновы труды за двенадцать лет до Марафона.

Доведя историю Спарты и Афин вплоть до кануна Марафона, мы пожертвовали единством времени ради единства места. Это правда, что материковые города старше греческих поселений в Эгеиде и Ионии и что эти города во многих случаях выводили колонии, чью жизнь мы должны теперь описать. Но в силу поразительной исторической непоследовательности иные из этих колоний стали более великими, чем их метрополии, и обогнали их в развитии богатства и искусства. Истинными творцами эллинской культуры были не те греки, что населяли территорию современной Греции, но те, что бежали от завоевателей дорийцев, отчаянно сражались за плацдармы на чужих берегах и — благодаря своим микенским воспоминаниям и поразительной энергии — создали на своей новой родине искусство и науку, философию и поэзию, которые задолго до Марафона поставили их впереди всего западного мира. Греческая цивилизация была унаследована метрополиями от своих детей.

Важнейшим событием греческой истории было стремительное расселение этого народа по всему Средиземноморью [430] Ср. Патер: «Возможно, самый блестящий и вдохновляющий эпизод в целой истории Греции — ее ранняя колонизация» (Pater, W., Plato and Platonism, London, 1910, 246.). . До Гомера они были кочевниками, и казалось, что весь Балканский полуостров охвачен их движением, но последующие греческие волны, разбившиеся об эгейские острова и западное побережье Азии, были вздыблены в первую очередь дорийским нашествием. Изо всех уголков Эллады люди бежали в поисках родины и свободы туда, где их не могли бы настигнут вторгшиеся поработители. Свой вклад в миграцию внесли политические раздоры и семейная вражда в старых государствах; побежденные иногда выбирали изгнание, а победители изр всех сил поощряли их исход. Часть уцелевших в Троянской войне греков осталась в Азии; другие — жертвы кораблекрушений и любители приключений — поселились на островах Эгеиды; некоторые, достигнув дома после опасного путешествия, обнаруживали, что их престолы и жены более им не принадлежат, и возвращались на корабли, чтобы искать новой родины и новой удачи за морем [431] Фукидид, I, 1. . Для материковой Греции, как и для современной Европы, колонизация оказалась благом по разным причинам: она стала отдушиной для избыточного населения и мятежных духом, громоотводом против аграрных волнений; она создала заморские рынки для отечественных товаров и стратегические лагеря для импорта продовольствия и полезных ископаемых. В итоге она основала коммерческую империю, чей оживленный взаимообмен товарами, искусствами, обычаями и мыслями сделал возможной сложную культуру Греции.

Миграция следовала по пяти главным направлениям — эолийскому, ионийскому, дорийскому, эвксинскому, италийскому. Самая ранняя ее стадия началась в северных материковых государствах, которые первыми приняли на себя главный удар вторжений с севера и запада. В течение двенадцатого-одиннадцатого столетий из Фессалии, Фтиотиды, Беотии и Этолии поток переселенцев медленно продвигался через Эгейское море в район вокруг Трои и основал здесь двенадцать городов Эолийского союза. Второе направление брало начало на Пелопоннесе, откуда по «возвращении Гераклидов» бежали тысячи микенцев и ахейцев. Некоторые из них обосновались в Аттике, другие на Евбее; многие перебрались на Киклады, дерзнули переплыть Эгейское море и основали на западе Малой Азии двенадцать городов ионийского Додекаполиса (Двенадцатиградья). Третье направление избрали дорийцы, которые вышли за пределы Пелопоннеса, заняли Киклады, покорили Крит и Кирену и учредили дорийское десятиградье вокруг острова Родос. По четвертому направлению двинулись выходцы со всей Греции, которые заселили побережье Фракии и построили сотни городов на побережье Геллеспонта, Пропонтиды и Евксинского моря. Пятый поток держал путь на запад — в район так называемых Ионических островов, оттуда в Италию и на Сицилию и, наконец, в Галлию и Испанию.

Только сочувственное воображение или яркое воспоминание о нашей колониальной истории способно наглядно представить трудности, преодолеваемые в процессе этого многовекового переселения. Покинуть землю, освященную могилами предков и охраняемую наследственными божествами, и отправиться в неизвестные страны, не защищенные, по всем признакам, греческими богами, означало решиться на авантюру, способную в корне изменить судьбу. Поэтому колонисты брали с собой горсть родной земли, чтобы посыпать ею чужую почву, и торжественно переносили огонь с общественного алтаря метрополии, чтобы возжечь его в очаге нового поселения. Они выбирали место на побережье или близ него, где корабли — второй дом половины греков — могли послужить убежищем от нападения с суши; еще лучше, если колония располагалась в прибрежной долине, защищенной горами, которые служили естественной преградой с тыла, предоставляли место для акрополя — внутригородской «твердыни — и обеспечивали прикрытую мысом гавань; лучше всего, если такую гавань удавалось найти на каком-нибудь торговом маршруте или у устья реки, куда из глубины материка поступала продукция для вывоза или обмена; в этом случае процветание было лишь делом времени. Почти всюду хорошие места были уже заняты, и их приходилось завоевывать хитростью или силой; в таких вопросах мораль греков была ничуть не более возвышенной, чем наша. В некоторых случаях завоеватели обращали прежних обитателей в рабство со всей иронией паломничества за свободой; чаще они завоевывали дружбу коренных обитателей, поднося им подарки, пленяя их более высокой культурой, ухаживая за их женщинами и принимая их богов; колониальных греков не волновала чистота расы [432] САН, II, 558. , и в их переполненном пантеоне всегда находилось божество, достаточно похожее на местного бога, чтобы облегчить религиозное согласие. В первую очередь колонисты предлагали коренному населению изделия греческих ремесел, получая взамен зерно, скот или полезные ископаемые и экспортируя их во все страны Средиземноморья — предпочтительно в метрополию, из которой происходили поселенцы и к которой они в течение столетий продолжали испытывать известное сыновнее почтение.