Виталий Пенской - «Ливонский» цикл

Не отставали от служивых и охочие люди — псковские и новгородские молодцы-торонщики, весной 1560 года вносившие весомый вклад в опустошение ливонских земель.

«Того же лета (7068 или 1559–1560 по нашему летоисчислению — прим. авт.) ходили торонщики в Немецкую землю, и много воевали земли, и полоноу и животины гоняли из земли много, а иных немци побивали…», —

сообщал псковский книжник как о событии обыденном, не заслуживающем особого внимания и отдельной «повести». Впрочем, стоит ли этому удивляться? На русско-ливонской границе всякого рода «зацепки» и «обиды» множились год от года и стали своего рода нормой, столь же привычной, как восход или заход солнца. И зачем, в таком случае, писать о том, что и так всем хорошо известно?

Московских же книжников подвиги торонщиков не интересовали по другой причине. Действия Москвы в Ливонии способствовали росту недовольства литовской правящей элиты. Сигизмунд II и паны-рада раз за разом требовали от Ивана Грозного и думных бояр оставить Ливонию в покое. Вот и сейчас, в январе 1560 года, очередной литовский посланник, Мартын Володкович, доставил в Москву новое королевское послание. В нем Сигизмунд снова настаивал на том, что

«Ифлянская земля здавна от цесарства хрестьянского есть поддана предком нашим во оборону отчинному панству нашему, Великому князству Литовскому».

Поэтому, продолжал Сигизмунд,

«Ифлянское земли всей оборону, яко иншим панством и подданым нашим однако повинни есмо чинити».

Ради сохранения мира, писал далее король, намекая на скорое истечение срока очередного русско-литовского перемирия,

«ты бы брат наш, яко заприсягнул еси с нами в перемирьи до урочных лет быти, присяги своей не нарушал, а подданным нашого панованья земли Ифлянской покой дал бы еси и войска своего в ту землю не всылал, валки и неприязни через присягу свою до урочных лет и до выштья перемирья на тое панство не подносил».

В противном случае Сигизмунд как законный государь и повелитель Ливонии обязан оборону ее как своего «панства» «чинити» . Ну а Господь накажет того, по чьей вине возобновилось кровопролитие меж христианскими народами.

Резкий тон королевского письма свидетельствовал о том, что Сигизмунд настроен воинственно и что чем ближе срок окончания перемирия, тем выше вероятность новой русско-литовской войны. Однако Москва не собиралась уступать Вильно в ливонском вопросе и не спешила отказываться от сделанных в предыдущие годы приобретений. Необходимость еще одной военной демонстрации мощи русского оружия была более чем очевидна, особенно если принять во внимание продолжающийся конфликт с Крымским ханством. Имея войну с татарами и увязнув в Ливонии, получить вдобавок ко всему еще и войну с Литвой — пожалуй, это было слишком. Следовательно, с Ливонией, со самым слабым звеном этой цепи, нужно было кончать — и как можно скорее. Оставалось только выбрать цель и нанести по ней удар.

Подготовка к походу большого войска требовала времени, а пауза в боевых действиях могла сыграть на руку противнику явному (ливонцам) и неявному (литовцам). «Малая» война, которая велась силами гарнизонов приграничных крепостей и охочими людьми-торонщиками из Пскова и Новгорода, конечно, приносила определенную пользу. Однако ее было явно недостаточно для того, чтобы произвести должное впечатление и на непонятливых ливонцев, и на «брата» Жигимонта — если уж ты претендуешь на роль защитника «ифлянцких немцев», так приди и защити их, если сможешь. Одним словом, чтобы заполнить возникшую паузу, требовалось нечто большее. С этой целью Иван Грозный и его советники решили отправить в набег в дальноконные грады ливонские «лехкую» рать под водительством князя А. М. Курбского — да-да, того самого Курбского, друга царя и будущего первого русского «диссидента».

Сохранились две разрядные росписи этого похода — в официальном Государевом разряде (и, соответственно в частных разрядных книгах) и в официальном летописании. Эти росписи довольно сильно различаются между собой и по составу воевод, и по числу полков. Мы склонны принять летописную версию разряда похода Курбского как ее окончательный вариант, к тому же составленный близко по времени к описываемым событиям. Согласно этой записи, рать имела три полка — Большой, Передовой и Сторожевой, шесть воевод, «а с ними дети боярские и жилцы» , да вдобавок еще и казанские татары. Исходя из этих данных, можно попробовать оценить численность воинства Курбского. По верхней планке выходит примерно 2500–3000 « сабель » русских и еще до 1000 « сабель » татарских. В реальности, скорее всего, было несколько меньше. Немного, как может показаться на первый взгляд, но по масштабам Ливонской войны более чем достаточно, тем более что и задачи перед Курбским и его воеводами ставились не самые сложные и трудоемкие — жечь, грабить, убивать, а заодно проведать про намерения неприятелей явных и скрытых.

Никогда не врут так много, как после войны. Князь Курбский в своем памфлете «История о великом князе Московском», написанном не чернилами, а желчью, полностью подтвердил эти слова. По его словам, сокрушенный сердцем царь пригласил его к себе и поведал о печалях, одолевавших государеву душу. Ситуация, сообщал царь Курбскому, складывается не ахти какая:

«у воинства его (государева — прим. авт.) зело сердце сокрушено от Немец, зане егда обращали искусных воевод и стратилатов своих сопротив царя Перекопского, хранящее пределов своих, а вместо тех случилось посылати в Вифлянские городы неискусных и необыкновенных в полкоустроениях, и того ради многажды были поражены от Немец, не токмо от равных полков, но уже и от малых людеи великие бегали…».

Посему, продолжал Иван, надлежит или ему самому «идти сопротив лафлянтов» , или же «тебя, любимого моего, послати, да охрабрится паки воинство мое, Богу помогающу ти» .

Курбский по своему обыкновению, мягко говоря, несколько преувеличил и неудачи русских воевод в Ливонии, и свою значимость — в частности, состав воевод и размеры посланной с ним рати. Тем не менее свою роль она должна была сыграть и, надо отдать Курбскому должное, сыграла.