Артём Федорчук - Фальсификация исторических источников и конструирование этнократических мифов

Еще интереснее и ближе к археологии второй пример «культурной мистификации». Это «текст с надгробия Андрея Рублёва». Начало истории восходит к 1947 г., когда Пётр Дмитриевич Барановский сделал два доклада о нём. На первом (11.02.1947), в Институте истории искусства АН СССР, он зачитал текст надписи на надгробии по копии, якобы взятой из архива Н. П. Чулкова, известного москвоведа и собирателя. Значительно сокращённые публикации этого доклада вышли только через много лет, причём, согласно одной из них, копия была сделана ещё в XVIII в. Г.-Ф. Миллером и уже в 1939 г получена женой архитектора (все тою же М. Ю. Барановской) непосредственно от Н. П. Чулкова вместе с частью его архива [70] Ср.: Барановский П. Д. Обитель Андрея Рублёва // Неделя. М., 1982. С. 8–9; Барановский П. Д. О времени и месте погребения Андрея Рублёва // Пётр Барановский. Труды. Воспоминания современников. М., 1996. С. 20, 21, 25. .

Подозрительным было уже то, что сам П. Д. Барановский предлагал две версии обстоятельств возникновения текста, который ввёл в оборот. Вторая из них возводит появление копии текста надгробия не к XVIII в., а все к тому же 1947 г. Согласно рассказу архитектора, записанному со слов П. Д. Барановского его биографом В. Десятниковым [71] Десятников В. А. Гражданин Отечества // Москва. 1987. № 8. С. 162. и повторённому Ю. А. Бычковым, эту надпись скопировал сам Барановский с сильно повреждённой известняковой плиты, вывернутой рабочими во время копки траншеи у Спасского собора Андроникова монастыря в 1947 г. П. Д. Барановский якобы сделал с неё эстампаж, особенно ценный потому, что к утру следующего дня обнаружилось, что плиту уже пустили на щебень [72] Бычков Ю. А. Житие Петра Барановского. М., 1991. С. 99–100. .

В описанном порядке открытия плиты есть несоответствия: время находки отнесено к октябрю 1947 г., хотя о ней Барановский в скрытой форме говорил уже в февральском докладе, поскольку отталкивался в нём от даты, якобы указанной на плите (1430 г.) и расходившейся с традиционными: «Сегодня мы впервые отмечаем годовщину — 517 лет со дня смерти Андрея Рублёва» [73] Барановский П. Д. О времени и месте погребения Андрея Рублёва // Пётр Барановский. Труды. Воспоминания современников. М., 1996. С. 17. . Возможно, Десятников пытался снять эти противоречия, когда в своих записях датировал доклад годом позже — февралём 1948 г. Это, а тем более очередная серия «исчезновений» усиливают подозрения: все упоминаемые архивные копии (или одна-единственная, но переходившая из рук в руки), пропали, причём в портфелях Миллера не найдено никаких следов существования копии с такой надписи. Вышеуказанный же эстампаж, по нашим сведениям, никогда более автором не упоминался и не публиковался, равно как иные копии с натуры, которые могли (и должны были быть) сделаны с камня.

Вряд ли можно принимать всерьёз «археологическую» версию — слишком уж она отдаёт типичными «былинками» о внезапных, причём приходящихся «к случаю», находках, которые так же несчастливо утрачиваются. Гораздо более вероятна — скажем мягко — мистификация общества с благородной целью укрепить позиции тех, кто охраняет памятник церковной старины в условиях атеистического режима. Напомню, что 1947 г. — это время борьбы за превращение Спасо-Андроникова монастыря, которому грозило полное разрушение, в архитектурно-художественный заповедник. Самое активное участие в ней принял Барановский. Желанное постановление было подписано И. В. Сталиным уже 10 декабря 1947 г., то есть в самом конце того года, на который пришлась в основном вся история «находки» копии текста или плиты с ним, столь «несчастливо утраченных».

В действиях Барановских, несомненно бескорыстных, следует видеть один из путей борьбы не только за спасение памятников, но и за создание и/или сохранение национальной (культурной, религиозной — термин не так важен) идентичности. Обе мистификации достигли ближайшей цели: и храмы в Коломенском, и Андроников монастырь благополучно стоят до сего дня (напомню, что П. Д. и М. Ю. Барановские были кровно связаны с Коломенским: именно Барановский создал там в 1920-х гг. выдающийся архитектурный музей, давший приют не только архитектурным шедеврам и археологическим памятникам, но и людям, например великому русскому фотографу И. Ф. Барщевскому). Однако толерантное отношение к процессу формирования таких подделок грозит сегодня науке не просто умножением информационного шума — за ним последует разрушение основ критического анализа источников и неизбежный интерпретационный хаос.

К счастью, эти мистификации не были рассчитаны на то, чтобы надолго ввести в заблуждение профессионалов. С самого начала очень неохотно принималась в науке сфабрикованная надпись надгробия Андрея Рублёва. Сведения о ней почти не учитывали ни в специальной литературе, ни при сборе материалов для канонизации преподобного Андрея Рублёва в 1988 г.; даже в Житии иконописца, подготовленном к заседанию Поместного собора, надгробие не упомянуто (как, впрочем, и некоторые другие источники). Однако циркуляция такого памятника, как «надпись плиты Андрея Рублёва», в области культуры и в околонаучных кругах потребовала анализа текста путём сравнения с достоверными надписями [74] Чрезвычайно подробный разбор истории с плитой предпринял А. Г. Авдеев (см. его: К вопросу о надгробии преподобного Андрея Рублева // Вопросы эпиграфики. М., 2006. Вып. 1. С. 160–185). Но и без специального анализа было очевидно, что опубликованный П. Д. Барановским текст ни в коем случае не мог быть датирован началом XV в. — его образцом явно служили тексты конца XVII–XVIII в. . Она же породила волну подозрений к остальным источникам для биографии Андрея Рублёва, и особенно к реконструкции состава его произведений [75] Подробнее о проблемах, возникающих при попытках представить в подлинниках манеру Андрея Рублёва, см. моё эссе: Leonid А. Beljaev. Andrej Rublev: the Invention of a Biography // L'artista a Bizancio e nel mondo cristiano-orientale. A cura di Michele Bacci. Pisa, 2007. P. 117–134. .

Кроме того, этот псевдопамятник стал одним из стимулов к развернувшемуся буквально на наших глазах, с 1990-х гг., процессу, который можно было бы назвать «конструированием мощей» святого Андрея Рублёва. Боюсь, что эта весьма поучительная история, происходящая с погребением исключительно важной для национального самосознания русских исторической личности, всё ещё не завершена. Не обращаясь к проблеме письменных известий о погребении (они немногочисленны и неоднократно подвергались самому пристальному — пожалуй, даже слишком частому и пристрастному — разбору, но не дали решительного результата), осветим только археологический аспект поисков.

Их начало восходит к 1994 г., когда в древнейшем из сохранившихся храмов Москвы, соборе Андроникова монастыря, начались раскопки, не санкционированные органами охраны памятников; работы предприняла церковная община, только что получившая право вновь освятить престол и начать регулярные богослужения в храме. В апсиде сквозь слой строительных засыпок была прокопана яма до уровня древней почвы, под которой открылся ряд погребений в деревянных колодах. Погребения принадлежали кладбищу, существовавшему до постройки собора, и немедленно стали объектом пристального интереса заказчиков и участников работ, nomina sunt odiosa . Затем последовали попытки доказать, что одно из четырёх открытых тогда погребений принадлежит Андрею Рублёву, озвученные в письмах во всевозможные инстанции и заявлениях прессе.