Денис Хрусталёв - Ледовое побоище в зеркале эпохи [Сборник научных работ, посвященный 770-летию битвы на Чудском озере]

В XIII веке идея крестового похода или священной войны с противниками римско-католической Церкви, рожденная эпохой крестовых походов, существенно расширила свое содержание и географию распространения. Войны католиков во славу веры теперь были направлены не только против мусульман Ближнего Востока, Северной Африки и Испании, но и против религиозного инакомыслия в целом. Крестовый поход превратился в мощное орудие борьбы с многочисленными ересями, которые угрожали основам католицизма и могли нанести серьезный урон церковной организации и стал важным элементом военно-колонизационного освоения немцами прибалтийского региона, населенного балтскими и финно-угорскими народами, исповедовавшими язычество. Начало этого процесса принято связывать с походом немецких крестоносцев против вендов, совершенном ими в 1147 году [517], но основные его достижения пришлись на XIII век.

Завоевание Пруссии и Ливонии, сопровождавшееся христианизацией местного населения, в целом осуществлялось по сходному «сценарию», в котором основная роль отводилась духовно-рыцарским орденам. При наличии общих черт ливонский вариант обладал ярко выраженной спецификой, обусловленной рядом объективных обстоятельств [518]. В частности, поборники крестоносной идеи столкнулись в Ливонии не только с язычниками из числа местного населения, но и с русскими, исповедовавшими православие, которые задолго до появления немцев закрепились на берегах Даугавы (Двины) и к западу от Чудского озера [519]. Если печальная участь православного Константинополя, захваченного и разоренного крестоносцами в ходе Четвертого крестового похода (1202–1207), во многом явилась результатом случайного стечения обстоятельств, то соперничество немцев с русскими в Ливонии было предрешено с самого начала. Важным аргументом в пользу немецких епископов, утверждавших власть римско-католической Церкви в зоне «русского присутствия», стало то, что правители Полоцка, Новгорода и Пскова, претендовавшие на ливонские земли, не уделяли большого внимания христианизации язычников. Полоцкий князь, во всяком случае, не имел возражений против деятельности католических миссионеров в своих владениях [520]. Когда же рижский епископ Альберт упрекнул Владимира Полоцкого в недостаточности усилий в деле христианизации ливов, то услышал в ответ: «В его [князя — А.У. ] власти крестить рабов его ливов или оставить некрещенными» [521]. Подобное упущение в политике христианского правителя в представлении католического духовенства являлось признаком несостоятельности его власти и могло служить поводом для передачи ее другому государю, который заявлял о намерении взять на себя исполнение этой функции.

Вместе с тем современные исследователи утверждают, что на начальной стадии существования ливонской немецкой колонии осознание конфессиональных различий не проявлялось ни среди католиков, ни среди православных. В любом случае оно не оставило заметного следа ни в немецкой хронистике, ни в русском летописании [522]. Что же касается русско-немецких пограничных конфликтов, то начались они спустя более чем полвека после появления немцев в Ливонии и имели исключительно политическую направленность.

Та изначальная сдержанность, которую представители римско-католической церкви проявляли в отношении православных, полностью соответствовала генеральной линии церковной политики, разработанной волею папы Иннокентия III (1198–1216) на IV Латеранском соборе (1215). Эта ассамблея имела для католической церкви исключительно важное значение: ею были утверждены основы канонического права, разработана и принята комплексная программа реформ, направленных на укрепление церковной организации и на борьбу с ересями, провозглашен Пятый крестовый поход и т. д. [523] В булле от 19 апреля 1215 года, провозглашавшей «граду и миру» о созыве церковного собора, папа четко обозначил его задачи: «Я решил созвать Вселенский собор, который искоренил бы пороки, насадил добродетели, исправил ошибки, преобразовал нравы, уничтожил ереси, укрепил веру, прекратил раздоры, водворил мир, оградил свободу, привлек к священной войне христианских князей и народы и, наконец, издал бы мудрые уставы для высшего и низшего духовенства» [524].

Неординарность ассамблеи подчеркивал состав ее участников. Судя по списку, обнаруженному в 1905 году в Цюрихской библиотеке А. Люшером, на ней присутствовали 412 епископов и среди них православные патриархи Иерусалима, Константинополя, Антиохии и Александрии [525]. Основной акцент был сделан на необходимости освобождения Святой Земли, благодаря чему души христиан смогут обрести вечное блаженство в раю. Насущная необходимость в организации нового крестового похода на Ближний Восток предопределялась тем, что после Четвертого крестового похода и уничтожения Византийской империи исчез барьер, который отделял страны католической Европы от зоны «мусульманской экспансии», что в дальнейшем могло привести — и в конечном итоге привело, — к военному натиску с Востока. Укрепление единства христианского мира и расширение его пространственных границ должны были предотвратить подобную угрозу, а успех нового крестового похода в помощь «восточным христианам» призван был отодвинуть опасный рубеж подальше от Европы.

Эта стратегия во многом предопределила характер отношений католического епископата к православному духовенству и, в частности, сохранение за православными патриархами довольно широкой автономии при условии их обязательного подчинения Папскому Престолу. В пункте 5 соборных постановлений, озаглавленном «О достоинстве патриархов», говорится следующее: «Возобновляя древние привилегии для патриарших престолов с одобрения Святого Вселенского собора мы постановляем, чтобы после Римской Церкви, которая после Бога занимает первое место над другими институтами власти, как подобает матери и наставнице всех христиан, пусть Константинопольская патриархия стоит на первом месте, Александрийская — на втором, Антиохийская — на третьем, а Иерусалимская — на четвертом, сохраняя каждое свое достоинство таким образом, чтобы после получения их главами от римского понтифика паллиума, который служит отличием, обозначающим полноту епископской власти, гарантией его верности и клятвой повиновения. они сами могли бы вручать паллиум своим сторонникам, принимая от них канонический обет в свой адрес и залог повиновения в адрес Римской Церкви» [526].

Это решение, как и все прочие постановления IV Латеранского собора, имело не декларативный, а прагматический характер. Вместе с тем оно основывалось на опыте общения Рима с православными церквями Балкан и Ближнего Востока, вынужденных в силу объективных обстоятельств признавать свою зависимость от папы, и не учитывало всего комплекса проблем, связанных с русским православием. В Риме полагали, что раз русская Церковь зависит от Константинополя, то ее покорность Святому Престолу не только желательно, но и возможно. Руководствуясь такими представлениями, католическая церковь после завершения работы IV Латеранского собора активизировала свою деятельность на Руси. В 1222 году был основан католический монастырь в Киеве; по замыслу папы Гонория III, ему надлежало стать центром русской католической «миссии», которая должна была осуществиться исключительно мирным путем [527].