Екатерина Мишаненкова - Чумазое Средневековье. Мифы и легенды о гигиене

…Молодой человек с надеждой ждал вознаграждения, милостей, которыми его избранница и госпожа должна была одарить его. Однако законы любви требовали, чтоб эти милости жаловались частями и понемногу, женщина таким образом снова приобретала преимущество. Она отдавалась, но не сразу. По предписанному ритуалу, сначала она позволяла себя поцеловать, затем целовала сама, после этого переходила к более пылким ласкам, целью которых было еще больше возбудить партнера. Куртуазный поэт описал заключительное испытание – assaig (essai) называли его трубадуры – последний тяжкий искус, быть подвергнутым которому грезил любовник. Это было наваждение, захватывающая дух фантазия. Любовник воображал себя возлежащим подле госпожи, которая разрешила ему приблизиться к своему нагому телу, но только до определенной точки. В самый последний момент правила игры требовали, чтобы он отпрянул назад, воздержался, чтобы доказать свою значимость, демонстрируя полный физический самоконтроль. Реальное обладание возлюбленной, тот момент, когда ее слуга мог обрести с ней блаженство, откладывался на неопределенное время».

Признаться честно, когда-то, когда я впервые стала изучать эту тему, такой неплатонический характер куртуазной любви стал для меня большим ударом. Я, как все юные девы, верила в то, что в служении Прекрасной даме все было чисто и возвышенно, а оказалось, что это был просто способ «задурить» женщинам голову и добиться от них секса.

Но на самом деле такой взгляд тоже крайне однобокий, и при более глубоком изучении феномена куртуазной любви становится понятно, насколько она все-таки была возвышенной при всей своей приземленности.

И вот здесь я снова дам слово Жоржу Дюби, потому что тема настолько тонкая, что лучше, если ее основные тезисы будут озвучены не мной, а уважаемым историком-медиевистом, одним из лучших французских специалистов по Высокому Средневековью.

«Люди в том обществе, – пишет Дюби, – делились на два класса. Один состоял из работников, преимущественно селян, живших в деревнях, так называемых вилланов. Другой – из господ, живших за счет труда других людей… Гость при дворе, знатный ли, простой ли кавалер из свиты государя, вступал в любовную игру. Он пытался обходиться с дамами весьма изысканно, чтобы обнаружить умение покорить их не силой, но лаской слов и движений, с целью показать, что он принадлежит к привилегированному меньшинству… Так он отчетливо демонстрировал дистанцию между собой и простым мужиком, который в итоге был отвержен, так как жил в невежестве и скотстве.

Практика куртуазной любви была первым и основным критерием различий внутри мужского общества. Вот почему эта модель, предложенная поэтами, стала такой действенной и почему была способна влиять определенным образом на отношения между мужчинами и женщинами… Дамам и девицам, вовлеченным в куртуазную любовную игру, подобали определенные знаки уважения, и они, пока длилась игра, наслаждались некоторой властью над партнерами».

То есть куртуазная любовь для рыцаря была символом того, что он принадлежит к числу благородных людей. Женщина оставалась сексуальным объектом, но в первую очередь куртуазность подразумевала не смену отношения к ней, а смену модели поведения. Это мужлан, простолюдин, мог относиться по-скотски к женщине, потому что только такое, почти животное отношение и было ему доступно. Благородный же человек должен был быть способен на куда более высокие чувства, и именно это было важным маркером его благородства.

Разумеется, это распространялось в первую очередь на женщин своего же круга. «Не в том дело, что их [рыцарей] сексуальная активность была сдержанна до минимума, – пишет Дюби, – для них не было проблемой найти на стороне отдушину для своей похоти среди множества проституток, служанок и незаконнорожденных, находящихся при всяком большом доме, или среди селянок, чьих дочерей они могли взять силой, когда захотят. Но такая добыча была слишком легкой. Удача принадлежала тому искусному рыцарю, который сможет совратить достойную женщину и обладать ею». Таким образом, был просто секс как удовлетворение физической потребности, и была любовь к Прекрасной даме, тоже чувственная, но подчеркнуто благородная, ибо она была доступна только благородному человеку.

Куртуазная любовь выступала для рыцарей в некотором роде метафорической заменой подвигам, поискам Святого Грааля или еще каким-либо деяниям рыцарей Круглого стола. Молодые люди грезили о тех легендарных временах, когда можно было сразиться с колдуном или убить дракона, и в своем служении Прекрасной даме использовали ту же символику, что и те образцы рыцарства, на которых они равнялись. Поэтому куртуазная любовь в принципе не могла быть простой, она обязана была пройти через множество испытаний, в которых рыцарь показал бы свою храбрость, стойкость, благородство, и получил благосклонность дамы как заслуженную награду. Причем «заслуженную» здесь – ключевое слово.

Дополнительную остроту этой любовной игре придавало то, что средневековая женщина не была хозяйкой самой себе, она всегда принадлежала мужчине – сначала отцу, потом мужу. Определенная относительная свобода была у вдов, но это отдельная сложная тема, на которую я много писала в «Блудливом Средневековье». Но в любом случае что девица, что дама, что вдова обязаны были блюсти добродетель. И замужних женщин это касалось прежде всего – «достойная женщина была защищена строгими табу, поскольку законность наследования зависела от ее поведения; она должна была быть не только плодовитой, но и верной: никакое семя, кроме супружеского, не должно было попасть в ее лоно». Уличенная в неверности благородная дама рисковала своим положением, а иногда и жизнью, а уж ее любовник тем более имел мало шансов остаться в живых. И чем выше было положение дамы, тем опаснее, а значит и увлекательнее, было добиваться ее благосклонности.

Еще одной важной составляющей любовного подвига было признание рыцарем власти женщины над собой. В обществе, где женщина априори стояла ниже мужчины, это было одновременно и жестом смирения, и важной формальностью – влюбленный рыцарь клялся даме забыть себя, служить ей верно и пожертвовать ради нее жизнью, если понадобится, то есть давал практически те же обеты, что и своему сеньору. «Поэмы, развивающие тему куртуазной любви, – пишет Дюби, – придают особое значение самоотречению, подразумеваемому при служении даме, которое означает служение не равному, не другому мужчине, но низшему, женщине».

Модель поведения, которую я только что обрисовал, известна из стихов, написанных для развлечения придворных. Старейшие из этих стихов – это, предположительно, одиннадцать песен, позднейшими рукописями приписываемых некоему Гийому де Пуатье, которого традиционно считают девятым герцогом Аквитанским; он писал в начале XII в.