Александр Сидоров - Я помню тот Ванинский порт: История великих лагерных песен

Что за люди участвовали в «бунтах», можно судить хотя бы по такому факту. Во время побега из Обского лагеря от общей массы заключённых отделилась группа в 33 человека, каждый из которых был осуждён за измену Родине на 25 лет. 15 из них (по другим сведениям — 19) через трое суток вышли в расположение оленеводческого колхоза — три ненецких чума. В чумах проживало 42 человека (7 мужчин, 15 женщин и 20 детей, начиная с 5-месячного возраста). Все жильцы, включая младенцев, были зарублены топорами и застрелены из винтовок.

Создавшееся к 1948 году положение очень точно сформулировал В. Козлов: «В ГУЛАГе обозначились… признаки жестокой борьбы за ресурсы выживания, что многократно увеличивало предрасположенность Архипелага к волнениям, бунтам и беспорядкам. Напряжение в среде профессиональных преступников и бандитов болезненно отразилось как на положении всех остальных заключённых, так и на состоянии режима и в конечном счете на выполнении ГУЛАГом его производственных функций». Именно уголовники, а не «политики» представляли основную опасность для жизнедеятельности ГУЛАГа. Как отмечает тот же Козлов, уже в августе 1947 года начальник 6-го отдела 1-го управления ГУЛАГа Александров представляет на имя заместителя начальника ГУЛАГа Б. П. Трофимова докладную записку с анализом оперативной обстановки в лагерях и колониях. Согласно этому документу, главной угрозой стабильности Александров считал не 567 тысяч «контрреволюционеров», а 93 тысячи уголовников, осуждённых за бандитизм, убийства, разбой и т. п. По оценке автора докладной записки, это было «громадное количество» уркаганов. А в 1948 году оно резко возросло — когда уголовный элемент эшелонами попёр в лагеря в результате действия указа «четыре шестых». И крышку котла сорвало…

Но ведь мы упоминали, что полковник Барабанов старался отбирать на свою стройку только «контриков» и «бытовиков». Всё верно. Однако одно дело — желание, другое — суровая реальность. Оградить «строительство 501» от наплыва блатарей было невозможно, особенно после упомянутого выше указа от 4 июня 1947 года об усилении охраны государственной, кооперативной, колхозной и личной собственности. Да и с самого начала Печоржелдорлаг кишел профессиональными преступниками. Так, дочь Василия Барабанова Елена Силадий вспоминала о первых годах, проведённых вместе с отцом на строительстве северных дорог:

«Мне было 7 лет, сестра Надежда на 5 лет старше меня… Приехали в Воркуту. Там, где мы жили, стояло, по-моему, бараков 5 свежесрубленных. Тут мы жили. Рядом — барак заключённых. Почему-то их называли “урками”. Запомнила двух: “Москву” (его звали только по кличке) и Колю Тимошенко. Они оба были молодыми и имели по 6 судимостей. Папа сразу предупредил маму: “Шура, двери не закрывай! Никаких замков. Всё должно быть открыто! Доверие полное к заключённым!” Когда они получали посылки, то приходили к нам и кормили нас, детей. Нас было трое. Третий ребёнок был из семьи вольнонаёмных. “Александра Ивановна, дай девочек, погулять пойдём”, — часто обращались заключённые к маме. А мама вспоминала, что у неё волосы на голове шевелились, но она ничего не могла поделать, помня о приказе мужа. И они с нами подолгу возились, ракушки искали, просто гуляли.

Вскоре в зону привезли троцкистов. Сын Троцкого был, его секретарь, в общем, всё окружение его было выслано туда. Они приехали туда с такими громоздкими чемоданами — очень много было у них вещей. На следующий день их обворовали. Папа вызывает к себе “Москву”: “Ребята, что же вы делаете? Меня позорите! Вы представляете, что мне может быть? Вы их обворовали!” На следующий день у нас в коридоре стоял огромный куль с приложенной запиской: “Вернули всё! Консервы съели”.

Этот “Москва” с Колей повсюду ходили за папой, охраняя его. “Что же ты без пистолета ходишь? Ведь они тебя могут убить”. Они думали, что троцкисты опасны».

Вот такое трогательное единение начальника и урок. Однако это — 1942 год, когда о «паразитическом перенаселении» ГУЛАГа блатными не было и речи. В послевоенные годы, особенно начиная с 1947-1948-го, обстановка сложилась совершенно другая. Так что Барабанову пришлось отказаться от блатных телохранителей и вспомнить опыт Дмитровлага. Тогда, на строительстве канала Москва — Волга, с «законниками» и прочей уголовной шушерой долго не церемонились: не поддающихся «перековке» бросали в штрафные изоляторы, откуда выводили на тяжёлые работы в роты усиленного режима. Особо упрямых отправляли в северные лагеря, а несгибаемых воров просто расстреливали на месте.

И вот когда количество уркаганов, их агрессивность и наглость стали переходить все границы и поставили под угрозу интересы производства — «начальник Барабанов» стал отдавать приказы…

Песня как раз и отражает процесс расправы с лагерниками, поднимавшими бучу из-за «паразитического перенаселения» и нехватки «ресурсов выживания». И касалось это в основном блатных! Вспомним обычных работяг: они как раз отмечали, что на «стройке 501» было легче, чем в других лагерях ГУЛАГа! Но «барабановские» пайки и прочие льготы распространялись только на тех, кто вкалывал! Отказчикам от работы ничего не перепадало. Попытки грабить «пахарей» на стройке пресекались жестоко: «паразиты» в этой системе не были предусмотрены. Необходимость соблюдения напряжённого графика работ исключала систему нахлебников. Этим печорское строительство отличалось от множества других ударных строек ГУЛАГа, где царствовали «туфта» и беспредел блатарей.

Естественно, такое положение вещей не могло устроить уркаганов. И они реагировали единственно возможным способом — «бузой». За что и получали по полной программе. А лагерная мифология превращала таких бузотёров в героических борцов против режима.

Наверняка к блатарям примыкали и «политики». После указа «четыре шестых» и тех, и других объединяли немыслимо большие сроки наказания. Смысл бунтовать был лишь у зэков, чьи сроки составляли от 15 до 25 лет. А это, как правило, — уркаганы и «контрики». Но не просто «контрики», а преимущественно из числа «вояк» — людей с бойцовской психологией. Такой народ и в целом по ГУЛАГу, и тем более в Печоржелдорлаге составлял явное меньшинство. Основная часть лагерников представляла собой инертную массу и не горела желанием выступать против власти. Напротив, в условиях системы зачётов «день за три» люди стремились заработать сокращение срока.

Итак, песня о «начальнике Барабанове» начинается рассказом о внутрилагерном выступлении недовольных. Подавлено оно было «враз»: несколько очередей поверх голов, затем — БУР и этап под конвоем в сторону Печоры до Джинтуя (который находится от Печоры не в 200, а в 80 километрах). Правда, сочинители слегка приукрасили действительность, сообщив, что на станции Джинтуй они устроили большой «кипиш»: