Персиваль Элгуд - Египет под властью Птолемеев. Иноземцы, сменившие древних фараонов. 325–30 гг. до н.э.

Мы не знаем, стала ли Клеопатра свидетельницей унижения Арсинои. Если тогда она находилась в Риме, то ни за что не лишила бы себя подобного зрелища. Клеопатра настолько сильно ненавидела Арсиною, что с радостью убила бы ее. Совершить это преступление было несложно. Цицерон мог бы посокрушаться по этому поводу, но римлянам редко было дело до военнопленных. Вероятно, Цезарь встал между двумя сестрами, и Клеопатре пришлось отложить свою месть до тех пор, пока у нее не появится менее совестливый любовник.

Осенью 46 г. до н. э. царица точно находилась в Риме, где, к огорчению его прекрасной жены, жила вместе с Цезарем в красивой вилле на противоположном берегу Тибра. Другие дамы были менее обходительны и, насмешливо поднимая бровь, когда она проходила мимо них, презрительно называли египетскую царицу шлюхой. Их сердитые взгляды забавляли Клеопатру, которой нравилось считать себя женщиной, способной выбить почву из-под ног женатого Цезаря.

Кстати, в то время в Риме не особенно чтили священное таинство брака. Мужчины спокойно бросали своих жен и вступали в повторные брачные союзы. «Если бы мы могли обойтись без жен, о квириты, – говорил за 50 лет до этого оратор Метелл Нумидийский, – то все мы избегали бы этой напасти, но поскольку природа так распорядилась, что и с ними не вполне удобно, и без них жить никак нельзя, то следует заботиться скорее о постоянном благе, чем о кратком удовольствии» [76]. Но римляне редко следовали этому совету – последним, к чему стремился молодой патриций, были именно постоянные отношения.

Если друзей женского пола у Клеопатры было немного, то их братья и мужья в обилии стекались на виллу. При этом египетскую царицу интересовали совершенно разные люди – богатый аристократ мог сидеть бок о бок с нищим ученым мужем. Возможно, первого на виллу привело любопытство, но Клеопатра пользовалась славой (несомненно, преувеличенной) женщины высокообразованной, которая, вполне вероятно, стала причиной визита к ней утонченного писателя Цицерона и модного в то время историка Азиния Полли-она. За ними по пятам следовал молодой поэт, жаждавший избавиться от оков, в которые стихосложение заключили Энний и Плавт, – только начинавший писать стихи подражатель Вергилию, Горацию или Катуллу.

Вероятно, Цицерон посещал виллу чаще остальных. Ему были свойственны неудержимая тяга к знаниям и стремление пролить свет на позабытые древние тексты, и он надеялся найти в египетской царице родственную душу. Но Клеопатра разочаровала его. Она не могла или не хотела сосредоточиться, а бесконечные речи Цицерона, очевидно, ее утомляли. Она пообещала Цицерону, что из Александрии доставят ряд текстов, которые он хотел изучить, но ничего для этого не сделала, чем его сильно оскорбила. «Царицу я ненавижу, – признался он в письме своему другу Аттику, – что я по праву так поступаю, знает Аммоний, поручитель за ее обещания, которые имели отношение к науке и соответствовали моему достоинству, так что я осмелился бы сказать о них даже на народной сходке» [77]. И Аттик, вероятно, разделял его мнение.

Однако тяжелый характер Цицерона для Клеопатры ничего не значил. Цезарь все еще оставался ее любовником и рассказывал ей о своих планах. Он не таясь рассказывал ей о своем желании сочетать республиканскую идеологию с имперской, создать такую систему управления, которая, с одной стороны, окажется достаточно стабильной для того, чтобы противостоять последствиям войны, а с другой – сможет сохранять справедливое равновесие между притязаниями богатых и бедных. В момент, казавшийся Клеопатре наиболее подходящим, она перебивала его и принималась рассказывать о собственных амбициях. Она напоминала своему возлюбленному о том, что путь, пройденный цивилизацией в своем развитии, пролегал через Восток, совпав при этом с маршрутом, пройденным Александром Македонским. Цезарь, по ее мнению, должен был извлечь из этого урок и романизировать Азию и Африку подобно тому, как Птолемеи эллинизировали Египет с помощью создания поселений клерухов, захватить Парфию и таким образом создать на Востоке великую державу.

Об этих разговорах стало известно, и по Риму начали ходить слухи о том, что Цезарь собирается перенести столицу в Александрию, жениться на египтянке и признать рожденного ею ребенка. Несомненно, Клеопатра хотела именно этого. Но Цезарь не хотел разводиться с Кальпурнией, а значит, все подобные разговоры были беспочвенными. Однако люди продолжали перешептываться, а когда Цезарь приказал поместить в родовое святилище статую своей любовницы, названную им Венерой Прародительницей, разразился настоящий скандал.

Цезарь терял свою популярность и по другим причинам. Его поход в Испанию, направленный против сыновей Помпея, и приготовления к захвату Парфии вызвали недовольство в рядах республиканцев, не желавших, чтобы Рим ввязывался в новые опасные предприятия. Сенаторам же будущее казалось довольно мрачным. Эти люди предпочли бы гибель двенадцати цезарей низвержению Республики. В итоге образовался заговор, оставшийся незамеченным Цезарем, ставшим жертвой загадочной болезни. Его ум помрачился, он стал капризен, и даже Клеопатра лишилась возможности оказывать на него влияние. В такие моменты на него не действовали ни сила, ни уговоры, и царица перестала пытаться воздействовать на своего любовника. Возможно, она больше не испытывала к нему прежней страсти или не могла простить его за постоянные измены. Еще большее замешательство вызывала странная мегаломания, внезапно охватившая Цезаря и настораживавшая как его друзей, так и врагов.

От его прежней скромности не осталось ни следа – он с удовольствием слушал льстивые речи и привечал нахлебников. Антоний, любивший пускать пыль в глаза, еще больше раздувал тщеславие Цезаря. «Рим дает ее тебе через меня!» – воскликнул начальник конницы, надев на голову Цезаря диадему. Когда сенаторы увидели, что он не сопротивляется, они были поражены [78]. Стали распространяться слухи об угрозе, нависшей над Республикой. Требеллий решил посовещаться с Кассием. К ним присоединились Марк и Децим Бруты. Вместе они пришли к выводу, что ради сохранения Республики Цезарь должен умереть.

Приближались мартовские иды, накануне которых Цезарь ужинал с Лепидом. «Скажи мне, какая смерть лучше для человека», – спросил он приглашенного на пир Децима Брута. Вероломный Брут замешкался, и Цезарь ответил за него, сказав, что лучшая смерть – неожиданная. На следующее утро (15 марта 44 г. до н. э.) убийцы поджидали Цезаря возле здания сената. Один из них схватил его за тогу, а второй ударил ножом в сердце, и Цезарь повернулся к своим противникам. Их оказалось слишком много, и, получив 23 ранения, он замертво упал у подножия статуи Помпея. В то время как одни требовали отомстить за Цезаря, другие призывали к миру в Республике. Голоса последних звучали громче: собравшись, сенаторы простили его убийц. Это собрание позволило Цицерону, всегда умевшему приспособиться к изменившейся обстановке, написать очередную длинную речь.