Персиваль Элгуд - Египет под властью Птолемеев. Иноземцы, сменившие древних фараонов. 325–30 гг. до н.э.

Ему повсеместно отдавали почести, достойные царя. Правители и их наследники торопились засвидетельствовать герою сражения при Филиппах свое почтение. Антоний обожал лесть, но еще бо́льшую радость ему доставляли подарки, которые приносили с собой гости. Он всегда вел расточительный образ жизни и постоянно был должен ростовщикам, с готовностью ссужавшим ему деньги, но при этом никогда своевременно не расплачивался со своими солдатами. Перед битвой при Филиппах Антоний обещал, что каждый выживший получит в награду 5 тысяч драхм, но ни один из них не получил от него денег.

Этот человек был скорее тактиком, чем стратегом. На поле боя он проявил себя как храбрый и решительный военачальник. Антоний был солдатом, а не управленцем, поэтому в зале заседаний он, с одной стороны, вел себя пассивно, а с другой – был несдержан, находился во власти предрассудков и прихотей. Государственные дела ему претили. Антоний готов был отложить принятие того или иного решения, если благодаря этому ему удавалось сесть за пиршественный стол, откуда можно было наблюдать за скоморохами или танцовщицами либо слушать непристойности, доносившиеся из уст комедианта. Тем не менее солдаты и женщины его обожали. В Эфесе Антоний задержался надолго. Во время прогулок по городу его сопровождали девушки, одетые вакханками, и мальчики, изображавшие фавнов. Все они громко кричали: «Дорогу Дионису, дарующему радость!» Антоний клялся, что еще никогда его так тепло не встречали. Однако эта клятва не помешала ему потребовать, чтобы горожане в течение двенадцати месяцев выплатили ему подати за десять лет, а когда местный философ Гибрей прямо заявил: «Если ты можешь взыскать подать дважды в течение одного года, ты, верно, можешь сотворить нам и два лета, и две осени» [80], Антоний лишь рассмеялся.

Покинув Эфес, он остановился в Тарсе, месте последнего упокоения Сарданапала, на гробнице которого была вырезана хвастливая надпись: «Сарданапал построил Тарс за один день». Этот прекрасный город, стоявший на берегах реки Кидн, породил сразу нескольких стихотворцев и философов. Боэций [81], бывший одним из них, сочинил в честь гостя поэму, за что Антоний назначил его руководителем гимнасия. Успех вскружил Боэцию голову: уверенный в заступничестве своего покровителя, он стал воровать провизию, предназначавшуюся для учеников. Когда Антоний обвинил его в совершении этого преступления, поэт воскликнул: «Гомер восхвалял Ахилла и Агамемнона, а я – тебя, о Антоний!» Римлянин улыбнулся и ответил: «Да, но Гомер никогда не крал у несчастного Ахилла масло».

Египет против воли его правительницы также оказался вовлечен в борьбу, завершившуюся битвой при Филиппах. Уже в самом начале конфликта стало понятно, что соблюдать нейтралитет не удастся, и Клеопатре пришлось задуматься о выборе между Антонием, тогда оставшимся в Италии, и Кассием, находившимся в Сирии. Но за царицу его сделала сама судьба. В Александрию прибыл Аллиен, трибун, служивший Антонию. Он выступил со страстной речью перед легионерами, оставленными в Египте Цезарем, и убедил три легиона тотчас же отправиться на помощь Долабелле, назначенному по настоянию Антония наместником в Азии. Он также сумел убедить Клеопатру в необходимости предоставить эскадру кораблей, способных прикрыть Антония при пересечении Адриатического моря. Мешкать было нельзя, и, как только легионеры покинули Александрию, египетские суда двинулись в сторону Брундизия.

Однако оба этих начинания провалились. В Палестине легионеры угодили в ловушку, расставленную Кассием, и, проявив трусость, сдались, а египетские корабли попали у побережья Пелопоннеса в шторм, из-за чего вынуждены были вернуться в Александрию. Решив, что лучше всего в сложившейся ситуации сохранять тишину, Клеопатра не стала ничего объяснять Антонию и не поздравила его с победой в битве при Филиппах. По мнению переполненного гордостью римлянина, каждое умолчание было преступным, и он вызвал царицу в Тарс, где она должна была ответить за свое пренебрежительное отношение.

Клеопатра не торопилась отвечать на смутившее ее приглашение. Сначала обстоятельства вынудили ее выбирать между Антонием и Октавианом, с одной стороны, и Брутом и Кассием – с другой. Теперь же, судя по всему, царице предстояло сделать новый выбор, но уже между двумя римлянами – Антонием и Октавианом. Клеопатра понимала: с одной стороны, если она примет приглашение и отправится в Тарс, последний может неправильно истолковать этот ее поступок; с другой – не откликнувшись на призыв, она оскорбит Антония. Принять решение оказалось очень сложно. Антония царица едва знала, а Октавиана никогда не видела, тем не менее она слишком хорошо была знакома с обычаями римлян и понимала: два таких выдающихся человека, как Антоний и Октавиан, не сумеют мирно сосуществовать друг с другом на протяжении длительного времени. Однако Клеопатра никак не могла определить, на кого из них ей следует сделать ставку.

Царица все еще пребывала в раздумьях, когда из Тарса прибыл историк Деллий, который должен был напомнить ей о том, что терпение Антония не безгранично. Это был скорее намек, чем угроза, но Клеопатра прекрасно поняла подтекст, скрывавшийся за словами Деллия: если она не отправится в Тарс, чтобы принести Антонию свои извинения, тот запросто может свергнуть ее с египетского престола. Здравый смысл подсказывал царице, что у нее нет выбора. Она понимала, что Антоний сокрушит ее, как некогда Брута, она станет военным трофеем и отправится в Италию, где станет частью триумфального шествия. Эта мысль ее обеспокоила, и Деллий воспользовался этой своей маленькой победой.

Обходительный и благовоспитанный ученый дал Антонию блестящую характеристику. Он описал его как добродушного и чувствительного человека и предложил Клеопатре очаровать его. Он заявил, что она должна стать для этого римского Зевса Герой, и царица посчитала его предложение вполне приемлемым. Это было довольно рискованное предприятие, ибо, если царице не удалось бы завоевать расположение Антония, она потеряла бы все. Но в ее жилах текла македонская кровь, а ни одна македонянка еще не пасовала перед лицом опасности. Для того чтобы уменьшить риск, она попросила Деллия сообщить своему господину о том, что она принимает приглашение.

В результате произошла встреча Антония и Клеопатры, предопределившая дальнейшую судьбу их обоих. Одним солнечным утром 41 г. до н. э. эскадра египетских кораблей подошла к устью Кидна, и в реку заплыла царская ладья. На корме, покрытой золотым навесом, возлежала Клеопатра в образе Афродиты. Вокруг нее стояли с опахалами мальчики, изображавшие эротов. Членами команды оказались юные девы, одетые нереидами. Они сворачивали пурпурные паруса и склонялись над посеребренными веслами, причем их движения сопровождались звуками флейт и арф. С рулем управлялись кормчие, изображавшие трех граций.