Владимир Жириновский - Плевок на Запад

Или все же лучше отойти от этого «пира», изолироваться – проще говоря, опять же наплевать на Запад и сохранить себе кое- какой уровень существования взамен дезорганизации и развала?

Китай, допустим, в открытую игнорирует большинство европейских правил поведения, но это не мешает Поднебесной стать первой экономикой мира и завалить магазины Европы и Америки своим товаром.

Кроме того, необходимо рассматривать явления не только сами по себе, но и в том виде, в каком они отражаются в окружающем пространстве. И здесь оказывается, что Запад отражается в России не лучшим образом.

С давних времен русские люди смотрели на Запад как на место, где нет проблем, и поэтому русское западничество с давних пор в значительной степени было еще и стремлением избавиться от трудностей, удрать в то место, где, как еще недавно принято было говорить, «ноу проблем».

Однако когда русские пытались стать европейцами, то растворялись за границей бесследно.

Когда царь Борис Годунов послал русских людей за границу учиться, практически все там и остались, ища легкой жизни. Но все они просто растворились в Европе, и об их жизни нет данных.

Только об одном из них – Никаноре Олферьеве Григорьеве – есть сведения. Он предал веру отцов и стал убежденным англиканином и даже пострадал от фанатичных пуритан за свою новую веру.

Если посмотреть на первого русского «диссидента» – небезызвестного князя Курбского, то по его письмам и, главное, по его «Истории о великом князе Московском», видно, что он бежал к полякам не просто от угрозы смерти (хотя и это имело огромное значение), а в место, где не будет проблем.

Оказалось, что Польша и без жесточайшего деспотизма Ивана Грозного далека от идеала Курбского. По накалу обличительного пафоса, по той язвительности, с которой Курбский бичует страну, приютившую его, бичует не просто тех или иных лиц, а нравы большинства польской знати, по тому, что он

увязывает эти обличения с жесточайшей критикой Ивана Грозного, видно, что здесь – не просто недовольство.

Курбский, критикуя Грозного, думал, что где-то дела идут по-иному. В Польше дела шли по-иному – но легче от этого не было. Для нас, однако, интересно то, что он видел за рубежом некий идеал – и идеал, увы, не сбылся.

В дальнейшем количество русских западников разрасталось. Но в отношении большинства их судеб повторяется лейтмотив: не устроились, не смогли, не вписались.

Сын Ордына-Нащокина, удравший за границу, не сумел там прижиться – вернулся назад на милость царя (Алексей Михайлович, впрочем, был действительно милостив к нему).

Подьячий Григорий Котошихин, убежавший в Швецию несколько ранее и написавший там свое знаменитое озлобленное антирусское сочинение, был казнен там за убийство. Те же, кто не думал оставаться на Западе, смотрели на него по-прежнему – как на место без проблем.

Сохранились дневники П.А. Толстого. Активный когда-то участник Стрелецкого бунта, он, заглаживая свою вину, ездил везде и всюду по повелению Петра I.

Вот как он воспринимал венецианскую жизнь: «И живут венециане во всяком довольстве и воле». Это сказано о времени, когда в Венеции режим Совета десяти жесточайше подавлял всякий намек на возможность сопротивления аристократической олигархии, когда инквизиция в Венеции была на порядок сильнее и изощреннее знаменитой испанской, когда орден иезуитов способствовал ей в этом, плетя свои бесконечные интриги.

Если так воспринимал европейскую жизнь хитрейший и умнейший человек, что же говорить об остальных?

Значительная часть молодых людей, посланная Петром I за границу, учебой себя не утруждала, а кинулась в кутежи. Показателен пример одного из Головиных, который на экзамене

у Петра признался, что ничему не учился, а только пьянствовал на казенные деньги.

Впрочем, это можно понять. Тяжкие испытания, перенесенные Россией, суровые патриархальные нравы, являющиеся до некоторой степени продуктом этих испытаний, – все это давило многим на психику, и люди инстинктивно искали, где же полегче жить.

В этих условиях любой намек на отсутствие где-либо тяжелого запрета воспринимался как указание на то, что там нет этой проблемы.

Такая идеализация была неизбежна при взгляде на Запад. Вот поэтому Курбский, рисуя себе идеальное государство феодалов во главе с царем-демократом, думал, что феодалы в таком государстве автоматически будут верны, честны, храбры – словом, поистине благородны.

Поэтому же многие, кинувшиеся на Запад, ждали, что здесь- то можно будет сбросить с плеч тяжесть долга – и пить-гулять, не думая ни о чем.

Поэтому же русское дворянство в своей массе заимствовало с Запада то, что там устаревало на глазах и отходило – закабаление крестьян.

Допетровское крепостное право мало походило на то, что мы привыкли себе представлять. Это была просто форма обеспечения профессиональных военных-дворян.

Дворян кормили крестьяне только потому и в ту меру, в какую дворяне служили царю. Каких-то особых прав на владение жизнью и смертью крестьян, аналогичных правам сеньоров Запада, у русских дворян не было.

Конечно, злоупотреблений в грубую эпоху XVII века, когда и сам «тишайший» царь Алексей, случалось, собственноручно ставил синяки боярам, было немало.

Но все же это были злоупотребления, с которыми пусть и со сказочной волокитой разбирался центральный аппарат.

После же Петра дворяне не раз вынуждали цариц (особенно цариц) к уступкам.

И русским дворянам (за редчайшим исключением) не нужны были ни права человека (пусть хотя бы благородного), ни что-либо подобное.

Русские дворяне хотели двух вещей: во-первых, отлынивания от службы и, во-вторых, полной власти над крепостными. Все остальное им было неинтересно.

Иногда в жадности своей русское дворянство попадало в казусные положения. Так, в 1767 году при созыве знаменитой Комиссии по Уложению выяснилось, что депутаты-дворяне не то что желают, а просто-таки алчут этих двух пунктов.

Надо сказать, что Екатерина II, как могла, тянула до 1785 года с их предоставлением дворянству, несмотря на всю связанность ее положения. Изданные перед революцией ее дневники показывают, что она стояла за освобождение крестьян.

Помещики до того алкали двух вышеупомянутых пунктов, что при попытках возражения входили в такой раж, что публично, при всех топтали ногами (!) написанный и изданный государыней «Наказ».

Тут они и познавали все неудобство государственного пренебрежения правами человека: «топтальщиков» хватали, пытали и везли в ссылку без суда и следствия.

Строго говоря, порочна была сама практика заимствования из Европы (или откуда бы ни было) уже отживших там свое социально-экономических отношений.